Книги Судей

– Но я должна, – сказала она. – Я хочу все знать. То, что мы видели, что-то значит.

Вместе супруги поднялись наверх и на секунду помедлили у двери. Но вот, вложив ключ в замок, Хью повернул его и распахнул дверь.

Комнату освещал угасающий вечерний свет, но все было ясно видно. Обстановка – в точности такая, как в тот день, когда они появились здесь впервые. Но теперь на кровати лежал мужчина, тело его сотрясали легкие конвульсии. Он смотрел в сторону, но в последней судороге его голова откинулась на подушку, и они увидели его лицо. Челюсть отвисла, щеки и лоб покрылись алыми пятнами, вокруг шеи была затянута веревка… А потом они увидели совершенно пустую комнату, без мебели, недавно покрашенную и оклеенную новыми обоями.

* * *

На следующее утро рабочие начали тщательно перекапывать цветочную клумбу у фасада дома, и час спустя вошел садовник, сообщивший Хью о своей находке. Раскопки продолжились под надзором полицейского инспектора, выкопанное тело отправили в морг. Расследование установило личность убитого; стало известно, что смерть наступила в результате удушения – кусок веревки все еще был обвязан вокруг шеи. Хотя абсолютной уверенности не было, все известные факты складывались в единственную версию. В ночь накануне своего «исчезновения» Генри Листера задушил брат, который и похоронил его в саду. Рано утром Роберт Листер, ростом и осанкой напоминавший брата, должно быть, прошел по берегу реки (тогда его и заметил рабочий из города), оставил на земле кепи и кинул трость в реку. Также он с дьявольской хитростью подготовил комнату брата, чтобы она выглядела так, будто Генри, как обычно, встал, оделся и отправился на прогулку. Час или два спустя он пошел домой к мистеру Ходжкину и сообщил, что обнаружил дверь открытой, а его брат пропал. В доме и в саду не проводили обыск, ибо все улики указывали: Генри нашел свою смерть в реке. Почему Роберт Листер в приступе паники, охватившей его перед смертью, умолял брата «сжалиться над ним»? Этот вопрос полицейское расследование не затрагивало. Но наиболее вероятным кажется, что он увидел или подумал, будто видит что-то ужасное. Возможно, то был призрак – тот же самый, который наверняка видели Хью и Вайолет. Но это только догадка.

Теперь два брата лежат по соседству на кладбище – на холме за Тренторпом. Можно добавить, что во всей Англии нет более спокойного дома, чем тот, в котором когда-то разыгралась эта трагическая история и где появлялись столь мрачные фантомы.

Книги судей

Глава I

Этим ранним сентябрьским днем терраса к югу от леса Пенальва купалась в лучах солнца, и пчелы, летавшие между двумя ульями справа от лаврового куста, казалось, исполняли свою работу сонно и лениво. Пролет длиною в восемь ступенек вел вниз от центра террасы к лужайке, где находился теннисный корт; там, где ступеньки кончались, начиналась гравийная дорожка; пробегая между пчелиными ульями, она снова соединялась с террасой на дальнем конце. В канаве рядом с дорожкой валялся теннисный мячик, никому не нужный и забытый. Ниже лужайки земля покато переходила в просторное поле, ощетинившееся после сенокоса. Вдоль коричневых, покрытых морскими водорослями скал беспорядочно тянулся забор, и заглянув за него, можно было увидеть, как в часы прилива подрагивает обычно неподвижная вода эстуария. К воде можно было спуститься по маленькой железной лестнице, нижние ступеньки которой, как и крепившие ее к скале скобы, были покрыты влажной тинистой порослью. К югу от дома вверх поднимался лес, который тянулся вплоть до поросших мхом корнуэльских болот. Пространство до леса было покрыто лилово-золотым можжевельником и кустиками вереска. В теплые дни воздух над ним был наполнен пчелиным гулом.

Все в этом пейзаже как будто пребывало в дреме.

На плетеном шезлонге под тенью деревьев, вытянувшись во весь рост, лежал Джек Эрмитадж. Он мог бы сказать, что пребывает в раздумьях, но скорее это было состояние сонной лени. Будучи художником, Джек присвоил себе право раздумывать столь часто и столь долго, сколько требовала его душа. В настоящий момент его мысли были заняты тем, что близилось время чаепития, а значит, ему не удастся выкурить очередную трубку. Засунув руки в карманы своего сюртука, он старался думать только о чае. Но нет – любимая трубка из верескового корня, все еще теплая, сама просилась в руки: он достал ее и начал набивать с тщанием и аккуратностью, которые выдавали в нем человека, знающего толк в хорошем табаке и не разбазаривающего его попусту.