Книготорговец из Флоренции

Плифон, уроженец Константинополя, был любопытной фигурой. В Италию он приехал на девятом десятке в качестве императорского советника, однако не слишком утруждал себя вероучительными вопросами, ибо в душе был скорее язычником, чем христианином. Он полагал, что Бог, «правящий всем сущим и всё исполняющий своей божественностью», на самом деле не кто иной, как Зевс[158], и стремился к духовному возрождению, которое, как он думал, наступит, когда забудутся учения Христа и Магомета, а все народы мира обратятся к истинной теологии – платоновской. Его страсть к Платону была так велика, что он даже заменил свою фамилию Γεμιστός («Гемист», то есть «полный») на синоним Πλήϑων («Плифон», то есть «изобильный»), приятно созвучный имени «Платон». И впрямь, он казался возродившимся Платоном, путешественником во времени из золотого века Афин.

И если Плифон был путешественником во времени, то он контрабандой провез через века нечто невероятно ценное. На одном из пиров в Ферраре, если не раньше, кардинал Чезарини узнал, что Плифон владеет сокровищем, о котором покойный друг Чезарини, Никколо Никколи, едва ли смел мечтать: полным собранием Платона[159].

Труды Платона попали на Запад много позже сочинений Аристотеля. К середине 1200-х все сохранившиеся тексты Аристотеля были переведены на латынь. Некоторые, например «Никомахову этику», перевели даже на итальянский – знак, что он плавно входил в западное образование и культуру. Поначалу, впрочем, не все шло гладко. Отдельные идеи Аристотеля, в частности его возражения против бессмертия души, прямо противоречили христианству. В тринадцатом веке различные его утверждения (скажем, что Бог не мог создать ни пустоты, ни бесконечной вселенной) регулярно попадали под запрет в университетах Парижа, Тулузы и Оксфорда. Однако запреты оказались тщетны, и к середине столетия в этих университетах преподавали воззрения Аристотеля на все, от метафизики до медицины. В 1240-х его труды жадно поглощал блестящий молодой дворянин из Южной Италии, учившийся в Парижском университете, – Фома Аквинский. Доминиканский богослов и будущий святой, Аквинат стал рьяным последователем Аристотеля, которого называл просто Философ.

Аквинат ловко примирил философию Аристотеля с Библией. «Если мы находим согласное с нашей верой, то принимаем, – писал он, – а все, противоречащее соборной христианской доктрине, отвергаем»[160]. Фома нашел у Философа куда больше приемлемого, чем достойного отвержения. Он призвал Аристотеля на службу, чтобы подвести философское обоснование под христианское учение, мобилизовал его мысли, чтобы спорить о природе души, тайне Троицы и субстанции ангелов. В значительной мере благодаря Аквинату и университетам Аристотель приобрел в Западной Европе огромное интеллектуальное влияние. Примерно в 1305-м Данте назвал его «верховным философом», «наставником и вождем человеческого разума», чье учение «вправе называться как бы вселенским мнением»[161]. В 1367-м Петрарка усомнился в этом незыблемом авторитете, сетуя, что «так пленила их любовь к самому имени „Аристотель“, что они почитают кощунственным высказывать мнение, отличное от его, по какому бы то ни было вопросу»[162]. Или как жаловался флорентийский ученый почти столетием позже: «Весь мир захватили аристотелики»[163].

С Платоном в Средние века ознакомиться было несравненно сложнее. Не то чтобы его труды забыли окончательно[164]. Средневековые ученые знакомились с некоторыми аспектами его мысли не только через языческих авторов, таких как Цицерон и Сенека, но и через христианских, включая Иеронима и Августина. Портрет Сократа, наставника Платона и протагониста его диалогов, даже украсил фасад церкви в Шартре. Однако труды Платона не изучали в университетах, а из его тридцати шести диалогов до 1100-х на Западе был известен лишь «Тимей» (и то фрагментарно) в переводе Цицерона, а также в другом переводе, тоже фрагментарном, сделанном столетиями позже философом по имени Калкидий, о котором не известно почти ничего (в том числе для кого он переводил). К 1397-му, когда Мануил Хрисолор прибыл во Флоренцию, целиком были переведены лишь два диалога, «Менон» и «Федон», а также отрывки из «Парменида».

Из античных источников западные ученые знали, что труды Платона куда более многочисленны. Корпус его текстов чудесным образом сохранился целиком благодаря древним грекам, а также их византийским наследникам. Старейшие уцелевшие списки были сделаны в Константинополе в конце девятого века, по крайней мере четыре из них – одним писцом[165]. Один такой византийский кодекс – первое существенное собрание платоновских диалогов, попавшее на Запад, – сумел заполучить Петрарка. Манускрипт был неполон – Петрарке достался лишь второй из двух томов – и тем не менее содержал многие неизвестные на Западе творения Платона, включая «Государство». Однако Петрарка, к своему отчаянию, не мог разобрать в нем почти ни слова. После его смерти манускрипт затерялся в библиотеке Павии, где и лежал, нескопированный и непереведенный.