Книготорговец из Флоренции

Аристотель и впрямь нашел у старого учителя много достойного критики[170]. В «Политике» он спорит с «Государством» Платона, в сочинении «О душе» отрицает взгляд Платона, что душа может существовать отдельно от тела, в «Физике» нападает на платоновские концепции времени и вечности. Самое знаменитое расхождение между Платоном и Аристотелем касается форм, абстрактных универсальных сущностей. Все вещи, по Платону, суть подобия этих нематериальных эйдосов; красивый предмет, например, обретает красоту через уподобление, или «причастность», Идее Красоты. Природный мир, который мы воспринимаем чувствами, есть неполное и ущербное подобие вечного и совершенного мира идей, а люди, словно узники в пещере (согласно знаменитой метафоре Платона), видят лишь тени настоящих вещей и по неведению ошибочно полагают, будто эти образы суть сами вещи.

Вскоре после смерти Платона Аристотель обрушился на его теорию в сочинении «О философии», а затем развил свою критику в «Метафизике». Он отрицал, что форма может существовать без материи, и не верил в объективное существование мира форм. Утверждать иное, по Аристотелю, значит «пустословить и говорить поэтическими иносказаниями»[171]. Полемизируя с идеализмом Платона, он выдвинул более научный, более эмпирический подход к знанию, направленный на частности, а не на универсалии.

И тем не менее у Платона, несмотря на его низкий философский статус, нашлись на Западе защитники. Одним из первых за него вступился Петрарка, отметивший, что и Цицерон, и святой Августин ставили Платона выше Аристотеля. Как написал Петрарка, «Платон восхваляем лучшими авторитетами, Аристотель – большинством»[172]. В открытой диалогической форме (или том, что о ней знал) он видел прекрасный противовес тому, что считал жестким формализмом Аристотелевой логики. Никколо Никколи также стал апологетом Платона, которого признавал (тоже полагаясь на свидетельства Цицерона и святого Августина) лучшим философом из двух.

Еще одним сторонником Платона был Амброджо Траверсари, переводчик Диогена Лаэртского. Поначалу Траверсари не хотел переводить жизнеописания языческих философов и взялся за этот труд, лишь вняв настоятельным уговорам Козимо. Впрочем, когда он приступил к работе, у него открылись глаза; к своему облегчению, Траверсари обнаружил, что «все наиболее выдающиеся философы в основном согласуются с христианской истиной»[173]. Из жизнеописания Платона, составленного Диогеном, Траверсари извлек некоторые ключевые факты, которые указывали на параллели и согласие учения великого философа с христианством: целомудрие, благочестие, аскетический образ жизни. Более того, согласно Диогену, Платон обладал аурой божественности: его мать Периктиона, которая вела род от морского божества Посейдона, родила его, будучи девственной. Диоген узнал об этом из похвального слова, которое произнес на тризне Платона его племянник Спевсипп. Тот рассказал, как отец Платона пытался овладеть прекрасной Периктионой, когда та была «в цвете юности», но безуспешно. Тогда ему явился во сне Аполлон, «после чего он сохранял жену в чистоте, пока та не разрешилась младенцем». Диоген отметил счастливое предзнаменование – Платон явился на свет в седьмой день месяца фаргелиона, когда отмечают рождение Аполлона[174].

Леонардо Бруни тоже поначалу предпочитал Платона, найдя его философию созвучной христианству. Первый свой перевод из Платона, диалог «Федон», завершенный около 1405 года, он озаглавил «De immortalitate animae», поскольку там приводятся доводы, доказывающие бессмертие души. Для верности он посвятил перевод папе Иннокентию VII. Затем, в 1409 году, он посвятил свой перевод «Горгия» – в предисловии к которому радостно сообщил, что писания Платона «согласуются с нашей верой»[175], – Иоанну XXIII, антипапе. Впрочем, ассоциации со столь суетным прелатом едва ли могли пойти Платону на пользу.

Однако заигрывания Бруни с платонизмом длились недолго. Человек, столько сделавший, чтобы познакомить западных читателей с Платоном, неожиданно сменил взгляды, перешел на сторону Аристотеля и сосредоточился на переводе его трудов. Бруни оскорбился, когда сделанный Траверсари перевод Диогена Лаэртского представил исключительно нелестный портрет Аристотеля: шепелявый, с худыми ногами и маленькими глазами, ставший любовником атарнейского тирана, евнуха и бывшего раба по имени Гермий. Диоген утверждал, что Аристотеля привлекли к суду за бесчестие и тот, дабы избегнуть наказания, принял яд. «Но аконита глоток избавил того от гоненья, в нем одоленье дано несправедливых обид»[176], – ехидно заключил Диоген.