Книготорговец из Флоренции

Манетти не отрицал, что плоть и впрямь подвержена всему, что Лотарио перечислил в своем тошнотворном каталоге. Однако этому мрачному взгляду он противопоставляет картины радости и удовольствий. Неверно, говорит Манетти, утверждать, будто земная жизнь – лишь краткий мучительный путь долиною слез. Мы можем не только страдать от несчастий обыденной жизни, но и наслаждаться многими ее радостями. По его мнению, редкое человеческое действие не приносит «хотя бы маленького удовольствия», а впечатления из внешнего мира дают нам «большие и сильные наслаждения». Мрачному перечню Лотарио он противопоставляет свой список земных радостей «от ясного и отчетливого созерцания прекрасных тел», «от слушания музыки», «от вкушения разнообразных яств», «от обоняния аромата цветов» и, наконец, «от прикосновения к нежнейшим вещам» (одно из многочисленных предприятий Манетти делало тонкие ткани). В свидетели защиты он призывает Аристотеля, автора, которого переводил, ибо в десятой книге «Никомаховой этики» тот, как напоминает Манетти, сказал: «Живя, люди должны наслаждаться».

Для Манетти все эти «удовольствия и наслаждения» означают, что мы должны не отчаиваться из-за земных страданий, а радоваться приятным утешениям. Разумеется, этот совет исходит от богатого и образованного флорентийца, который мог вкусно и обильно есть, хорошо и даже роскошно одеваться, часами созерцать живопись в своем палаццо и слушать приятные мелодии лиры да браччо на своей загородной вилле. Но хотя, читая трактат, мы порой видим в авторе сытого прекраснодушного эстета, Манетти совершенно искренен в своем преклонении перед красотой искусства, природы и человеческого разума, перед полнотой земной жизни.

В трактате хорошо заметно влияние античных авторов, не только Аристотеля, но и Цицерона и других, из которых Манетти приводит обширные цитаты. Однако его вдохновляла и родная Флоренция. Бог создал мир за шесть дней, но дальше человечество должно изучать его и украшать. Манетти приводит фрески Джотто («лучшего живописца своего времени»), купол Брунеллески («бесспорно главы всех архитекторов нашего времени») и бронзовые двери баптистерия работы Лоренцо Гиберти («превосходного скульптора нашего времени») как примеры не только усладительных зрелищ, но и божественности человеческого ума – того, чего человечество в лице лучших своих представителей может достичь. Он заключает свое сочинение словами о «восхитительном достоинстве человеческой природы и также необычайном превосходстве самого человека». Земную жизнь надо любить, а не презирать и терпеть, стиснув зубы, ради единственного ее бонуса – утешения на том свете.

В 1929 году французский историк написал, что итальянский Ренессанс – это «Средние века без Бога»[401]. Век спустя мало кто из историков согласится с такой формулировкой. Ошибкой было бы видеть в приверженности Джаноццо Манетти гуманистическому знанию и земным удовольствиям хотя бы намек на антиклерикализм. «Человек эпохи Возрождения оставался христианином, и даже набожным христианином», – предупреждал историк Ричард Трекслер[402]. Как Петрарка и Никколо Никколи до него, Манетти считал, что языческие сочинения дополнят христианское знание, помогут исправить мир, испорченный честолюбием, алчностью и эгоизмом. Все они верили, что христианское учение спасает душу, античные же авторы исправляют гражданское общество и дают радость в земной жизни. Те же античные авторы должны были сделать христиан лучше, ибо новообретенным греко-римским знанием предполагалось утвердить явленные во Христе истины[403]. Характерно, что Манетти знал наизусть не только «Никомахову этику», но и «О граде Божьем» святого Августина.

Манетти превозносил человеческие ценности и благородство ума, не ставя под сомнение значимость религии. Он не просто не был безбожником – он был воинствующим христианином и одним из величайших библеистов столетия. По просьбе папы Николая V он сделал новый перевод Нового Завета – первый со времени святого Иеронима, появившийся на тысячу лет раньше, – и лишь смерть Николая помешала ему перевести Ветхий Завет. Он написал энциклопедическую апологию христианства под названием «Против иудеев и язычников» и так хотел обратить иудеев в христианскую веру, что выучил древнееврейский, чтобы полемизировать с ними и убедить их. Его ортодоксальность была неколебимой. Как записал Веспасиано, на пиру, который дал во Флоренции Эндрю Хоулс, Манетти в споре с другими гуманистами утверждал: основания христианства так же истинны, как утверждение, что у треугольника три стороны[404]. Достоинство и превосходство ренессансного ума были таковы, что позволяли сочетать языческую мудрость и христианские догматы.