Книготорговец из Флоренции

Впрочем, в этом предприятии на кону было много больше, чем стоимость манускриптов. С юных дней на улице Книготорговцев Веспасиано верил в книги, которые продавал. Участие в «книжном клубе» Никколо Никколи, лекции Карло Марсуппини в Студио и беседы под Крышей Пизанцев – все эти интеллектуальные досуги показывают его преданность гуманистическому идеалу улучшения мира через изучение Античности. Манускрипты, проходившие через его руки, содержали то, что он позже назвал «уроками для нашего времени». Веспасиано писал, что многие люди по своему невежеству жили «в великой тьме», но мудрость древних ее рассеет. Посему мы многим обязаны «грамотеям, ибо все нам известное мы знаем от них». Он цитировал святого Иеронима, сравнившего ученых со звездами небесными, и пророка Даниила, сказавшего, что разумные воссияют, как солнце. «Все зло рождается от невежества, – писал он. – Однако литераторы озарили мир, прогоняя тьму, особенно же древние авторы»[382]. И Веспасиано надеялся, что его манускрипты несут этот самый свет в горестное запустение современной ему эпохи.

Глава 12 Достоинство и превосходство

Папа Николай V умер в Риме 24 марта 1455 года на пятьдесят восьмом году жизни, к великой скорби своих друзей-гуманистов. «Не стало светоча и украшения Церкви и нашего времени», – сокрушался Веспасиано[383].

Все семь лет своего понтификата Николай за счет церковной казны нанимал ученых, писцов, переводчиков и расширял собрание папской библиотеки. Собрание это стало поистине огромным: оценки разнятся от тысячи манускриптов (предположение архиепископа Флоренции) до трех тысяч (по мнению Энеа Сильвио Пикколомини) и даже пяти тысяч (согласно Веспасиано и нескольким другим источникам)[384]. Так или иначе, всего за несколько лет папская библиотека стала, отчасти усилиями Веспасиано, одной из лучших и самых обширных в мире, а Рим впервые за тысячелетие с лишним вновь сделался центром культуры и учености.

Николай, вероятно, смотрел на эти тома с некоторой грустью. Последние его годы, по словам Веспасиано, были тяжелыми, под грузом своих обязанностей он стал «несчастнейшим из людей». Папа страдал «ужасными болями» и находил облегчение лишь в пении гимнов и молитве. Друзьям он сознавался, что его гложет желание сложить с себя папский сан и вновь стать простым Томмазо Парентучелли – вернуться в старые дни, когда он приезжал на муле беседовать о философии на улице Книготорговцев[385].

Веспасиано рассказывает, что на смертном одре Николай молил Бога прислать пастыря, который сохранит и расширит христианское стадо. Пастырь этот появился через две недели, когда кардиналы собрались в Апостольском дворце на конклав. Главным кандидатом был кардинал Виссарион – за него высказывались восемь кардиналов из пятнадцати, и многие уже заранее перед ним заискивали. Веспасиано сообщает, что Виссарион стал «папой на одну ночь», – даже его противники перед сном говорили друг другу: «Он будет папой, мы ничего поделать не можем. Завтра, после голосования, придется объявить его понтификом»[386]. И впрямь, Виссарион был бы достойным преемником Николая. Без сомнения, он прилагал бы все силы к тому, чтобы объединить христианский мир, освободить Константинополь, распространить гуманистические знания. Однако в последнюю минуту против него выступил французский кардинал, который возмущенно вскричал: «Неужто мы отдадим Латинскую церковь греческому папе?.. Виссарион даже бороду не сбрил, и что, он будет нашим главой?»[387] Если верить этим словам, борода стоила Виссариону престола Святого Петра.

Вместо Виссариона кардиналы избрали семидесятисемилетнего испанца Алонсо де Борха (или, в итализированном варианте, Альфонсо ди Борджиа), который стал папой под имением Каликст III. Избрание этого набожного правоведа вызвало в Италии некоторое беспокойство из-за его связей с тезкой, Альфонсом, королем Неаполя. Административные и дипломатические способности Алонсо де Борха произвели на короля столь сильное впечатление, что он назначил его сперва секретарем, затем, в 1432-м, главным советником и, наконец, в 1436-м наставником своего тринадцатилетнего незаконного сына Ферранте. Флорентийцы, миланцы и венецианцы боялись, что, заручившись союзником в лице папы, король откажется от Лодийского мира (который подписал лишь за несколько месяцев до того) и вернется к прежней завоевательной политике. Как писал венецианцам миланский посол, король Неаполя может стать «еще более дерзким, чем прежде»[388].