Книжка-подушка

Коллега прислала смску: «Прохоров выведен как оппонент Навального? Что думаете?» А что тут думать? Эйзенштейн говорил режиссеру Юткевичу: «Сережа, у вас вместо хуя галстук». Прохоров против Навального это галстук против хуя – могучая политтехнология кровавого режима.

1 ноября

«В нижнем Манхэттене отключили свет, на улице гудит и воет – это ураган свистит в недостроенных небоскребах. Вода несется по улице, неглубокая, но с дикой скоростью. Сижу в гостинице. Выходила прогуляться, меня чем-то ебнуло по башке – а так мне и надо, не ходи куда мэр не велит», – пишет Толстая в фейсбуке.

Переписываемся с ней в личке, она рассказывает, как с детьми и маленькой внучкой, к которым на днях из Москвы приехала, перебрались в отель: нью-йоркская квартира находится недалеко от воды, и власть велела покинуть жилище. (Из рассказа этого она уже сделала для «Русской жизни» текст, и завтра мы его опубликуем.) Я изумляюсь: как это «покинуть», оставив все на разграбление стихии? Какие вы с детьми безбытные и ничего-то вам не жаль, я вот ни за что не отходил бы от окна и, как Людмила Сильвестровна, вглядываясь вдаль, вопил бы: «Мои сундуки! Мои бриллианты!» Утром захожу на сайт Newsru.com, а он вырублен, читаю ленту новостей, там столько-то унесенных ветром, фейсбук полон рассказами, что Нью-Йорк пуст, вымер, Обама объявил его зоной бедствия и, узнав об этом, я инстинктивно поворачиваюсь на запад и, как Людмила Сильвестровна, вглядываясь вдаль, через моря-океаны, шепчу: «Господи, помилуй! Господи, помилуй!»

9 ноября

Госдума может принять закон, по которому граждан, ссущих в кустах и в подъезде, будут сажать на 15 суток, – с такой великой инициативой выступили вологодские депутаты, и Охотный ряд в пылу все новых и новых репрессий запросто учредит и эту. Только покойник не ссыт в рукомойник – что, помилуй бог, плохого в человеке, мирно писающем в кустах? Со всяким случается. И как можно равнять подъезд дома, вход в жилище, атриум с перекати-поле? В этом неразличении собственности, приватного пространства да и просто запахов, образуемых в закрытом помещении, вся люмпенская природа народных избранников – каких законов от них ждать, чему еще ужасаться?

16 ноября

Когда Меркель сегодня попеняла Путину слишком суровым приговором Pussy Riot, тот ей немедленно возразил, что «нельзя поддерживать людей, занимающих антисемитские позиции». И сослался на акцию в Ашане четырехлетней давности, во время которой было повешено чучело еврея. Тогда, мол, «одна из них сказала, что от таких людей надо освобождать Москву».

Путин, конечно, прирожденный пиарщик. Что там «одна из них сказала», и почему сегодня остальные должны за это отвечать, осужденные по совершенно другому делу, одному богу известно. Зато все любопытные могут, погуглив, легко выяснить, что в Ашане чучел не вешали, а инсценировали казнь трех таджиков и двух геев, одного из которых сделали евреем. Все это было устроено в поучение ксенофобскому и гомофобскому Лужкову и в память о казненных декабристах. То есть, совершенно очевидно, что акция в Ашане – остроумная или не очень – была про чужаков разных свойств, исчислений и времен – за них, а не против.

Жульничество Путина, однако, было хорошо просчитано. Обвинение в антисемитизме сегодня это, как кинутый в рожу торт, и послевоенная Германия трепетнее всех к этому относится. С таким обвинением не шутят. Не стоят пуськи такого риска. Что могла возразить Ангела Меркель? – только пучить глаза и слизывать попавший на губы крем.

18 ноября

Читаю в фейсбуке рассказ дамы, на днях ехавшей в такси.

Радио работало, играла музыка. Водитель поинтересовался, не Моцарт ли это. Изумленная дама притихла в углу. «Нет, Боккерини», – сам себе возразил водитель. «Это был менуэт Боккерини», – объявило радио, когда музыка стихла.

Тучи лайков и перепостов. Столько же восторгов и вздохов: «О, бедный, умный наш народ! Кладезь знания, источник духовности». Встречная полемика: «Нет, таких шоферов не бывает, это интеллигенция за рулем, туда ее загнал кровавый кремлевский режим!»

Минуточку, у меня вопрос: сколько лет водителю? Если полтинник и больше, то менуэт этот у него из ушей торчит, из ноздрей прет, он с детства родной, звучал всюду всегда; в передаче «Рабочий полдень» через день, по четным – менуэт Боккерини, по нечетным – полонез Огинского, это по части музыки; а по части живописи – «Бурлаки на Волге» и «Грачи прилетели», если повезет, «Итальянский полдень» Брюллова, там тетка спелая, как виноград, ее в «Огоньке» печатали; можно вырезать и прикрепить кнопками над кроватью – рядом с буфетом, увенчанным оленьими рогами. И народ покупал, и вырезал, и прикреплял, украшая убогое свое жилище, и пел деткам «В лесу родилась елочка», а по радио играли менуэт Боккерини. Это все одна жизнь, одно детство, один ряд.

Но его нет больше: есть элитное слово «Боккерини» – развоплощенное, загадочное в своей отдельности, сиротливое, как гранд-марка, оставшееся без «Рабочего полдня» и без «Итальянского полдня» разом. Они растаяли, ушли, исчезли, как Атлантида. (Она утонула.)

18 ноября