Книжка-подушка

Получил приглашение на выставку «Те же на Манеже. К 50-летию разгрома». Так сказать, абстракцисты и пидарасы на стенах и в зале. Прийти на экспозицию, как встать в пикет. Россия все-таки единственная в мире страна, где академический сюжет полувековой давности может быть по-газетному актуальным.

22 ноября

На Москву тут надвигается «Анна Каренина» режиссера Джо Райта с артисткой Кирой Найтли, смотреть не рвусь, в «Каренину» на экране не верю – со всей убежденностью.

Анна «лежала неподвижно с открытыми глазами, блеск которых, ей казалось, она сама в темноте видела». Как такое изобразить в кино? Никак. Некоторые, впрочем, пытаются. Артистка выкатывает и пучит очи, режиссер с оператором спешат ей на помощь, сочиняя приключения со светом, словно луна играет в глазу, как в горлышке разбитой бутылки, но это, граждане, не Лев Толстой, а писатель Тригорин, есть небольшое отличие. И блеск, который Анна в темноте видела, был не о том. Совсем не о том. Он вообще-то самое важное, что случилось с героиней. И даже единственное, что с ней случилось: остальное – следствия. В романе два главных героя – не Анна и Вронский, как бывает в глупышкином кино, и не Анна и Каренин, как выходит в кино самую малость умнее, а Анна и Левин, как нигде и никогда не получается, даже подобной задачи никто не ставит – потому, что не сценична и не киногенична эта задача. Однако Лев Толстой решал именно ее.

В романе ведь мир тонкий, сложный, очень осмысленно и изощренно построенный, живой и чувственный, бесконечно подробный – Москвы и Петербурга, дворянской культуры, русской истории, тут любое обобщение правомочно – на одном конце, там, где почти все герои, трещит и расползается, рушится на глазах, Мне отмщение, и Аз воздам, а на другом конце, где Левин, Щербацкие, да Агафья Михайловна варит свое варенье, собирается усилием воли одного Константина Дмитриевича. Я видел много экранизаций, но нигде не было ни мира рушащегося, ни мира собираемого, ни, уж конечно, обоих миров разом.

P. S. Посмотрел все-таки Райта. Может, тряхну стариной и напишу подробную рецензию, а пока в двух словах. В фильме тьма достоинств. Сценарий тут недаром Тома Стоппарда. Авторы в курсе английского кино последних трех десятилетий – и Кена Рассела, и Питера Гринуэя, и Дерека Джармена. Сама идея – не снимать унылое повествовательное говно, а задействовать театральную сцену, на которой разыграть нечто среднее между балетом и комиксом, совершенно правильная, но выбор артистки губит все дело, Анна опять королева бензоколонки. Понятно, что для кинематографа (того, что окупается) красота и чувственность – категории простонародные или мещанские, иначе они не считываются как красота и чувственность. И страсть должна быть в клочки, иначе она не страсть. Но Анна – воплощенное достоинство, дворянское, аристократическое, и это в ней главное. Собственно, роман написан о том, как страсть разрушает достоинство и стоящий за ним мир, тот порядок вещей, который его породил.

С достоинством у героини Найтли традиционный недобор и хуже того. Но без него страсть делается цыганской (и это еще в лучшем случае), и драма делается цыганской, и Левин в ней, в самом деле, не нужен, да и весь роман заодно. И, глядя из темноты на экран, никак не возьмешь в толк, почему это Лев Толстой, а не Эжен Сю или даже Эжен Скриб.

23 ноября

Прочел в фейсбуке у Мунипова: «Прекрасную тут рассказали историю. Оказывается, на Новруз персидские девушки массово приезжают в Ереван из Ирана поебаться. И чтобы их не перепутали с другими девушками, они рассредотачиваются по барам и – внимание – держат в руках коктейли зеленого цвета. Или у них в одежде есть что-то зеленое. И весь половозрелый Ереван ждет Новруза как манны небесной. А потом, перед отъездом, персиянки идут к ереванским гинекологам и зашиваются обратно. За 100 долларов. Вот такая история. Извините».

Извинили. А теперь подумаем над прочитанным. И про написавшего тоже подумаем. Леша Мунипов, прекрасный человек и журналист, я его душевно люблю, главный редактор «Большого города», умный, продвинутый, состоятельный; креативный, можно сказать, класс и наверняка Болотная площадь; квартира, машина, Икея (что там еще?); на каникулах, да и по делу Европа всегда в ассортименте; Бонтемпи, Жан-Жак, Маяк (где еще трутся?) в ассортименте вечерами; словом, вполне современный молчел XXI века, а мечта о Юрьевом дне глубоко сидит, далеко глядит – аж в сказочную Персию. Там девы нежные с миндалевидными глазами томятся по своим темницам, тошно им без свобод, без прав человека, и раз в год они бегут – всего лишь раз в год, на Новруз. Чтоб подержать в руках коктейль зеленого цвета. Любовь моя, цвет зеленый, зеленого ветра всплески, корабль на зеленом море, далекий конь в перелеске. А потом со $100 в зубах ползут к гинекологу – обратно зашиться, назад в темницу. Юрьев день нынче принципиально редуцирован, он не предполагает смены барина – одни зеленого ветра всплески.

Не про то ли вся Болотная площадь – любовь моя, цвет зеленый?

24 ноября