Книжка-подушка

Вот две картины, левая – Цорна, правая – Серова; обе прекрасные, обе про детей и собак, в обеих – что гораздо важнее сюжета – выраженная рокайльная тема и пластика, при этом обе картины очень современные, модерн у Серова, предмодерн у Цорна самоочевидны, но и там и там в подкладке неслучайный XVIII век. У Цорна девочка изображена, как кукла, – привет Феллини, у которого кукла становится метафорой века Казановы, у Цорна, в сущности, почти так же, в сочетании с огнедышащей собачкой это особенно наглядно; при этом кукла – все-таки девочка, а собачка – огромный пес: прелестная жизненная сцена из вполне буржуазного быта. У Цорна настоящее, пронизанное прошлым, у Серова – настоящее, прошлое и будущее, вся триада. Шульгин рассказывает, как Пуришкевич сообщил ему, что на днях они убьют Распутина (вместе с вел. кн. Дмитрием Павловичем и мальчиком, изображенным у Серова). «Поздно», – ответил ему Шульгин и записал в «Днях»: «Бессилие смотрело на меня из-за белых колонн Таврического дворца. И был этот взгляд презрителен до ужаса». Белые колонны Таврического дворца, такие же, как в Архангельском у Юсуповых, тоже, кстати, XVIII века. А бессилие со взглядом презрительным до ужаса уже есть у Серова. Про это, собственно, вся его картина.

12 июля

Умерла Новодворская. Над В. И. всегда смеялись. Последние двадцать лет каждое ее слово встречалось дружным гы-гы. И смеющиеся все теснее сплачивались в стадо и все громче говорили о своем национальном ренессансе, о будущем, в котором В. И. нет места. Про будущее не уверен. Маятник качается в обе стороны. И со стадом бывают разные неприятности. Иногда оно бросается с крутизны в море. А одинокий путь получает воздаяние. И я в нем ничуть не сомневаюсь. Валерии Ильиничне Царствие Небесное.

19 июля

Самое тошнотворное на этой войне – патриотические сырихи с обеих сторон. В сущности, они очень похожи: тот же трагикомический гонор, та же истерика, та же нечеловеческая злоба, та же святая вера в ложь. Только там, где у одних «ватники», у других «укропы». За одни эти слова надо бить по губам ссаными тряпками, что вполне бессмысленно, впрочем – ни те ни другие никогда не поймут, в чем их вина. Обнялись бы они, что ли.

20 июля

Прилетел в Киев. Тамошние друзья тщательно подготовили мой проход через границу: проинструктировали, что говорить на пасконтроле, велели взять с собой наличных денег, прислали официальное приглашение и гостиничную бронь. А как иначе? – война. В самолете это ощущение только крепло: читал газету «Зеркало недели», огромную, качественно сделанную подборку, в которой статусные украинские интеллектуалы обсуждают, что им делать с Донбассом. Кричат, плюются и машут руками, как здешние: тамошние сырихи тоже слетаются на поживу, у них пиршество очень впечатляющего людоедства. Помятый этим чтением, подошел к пасконтролю, мучительно пытаясь вспомнить инструкции, а там круглолицый застенчивый парубок. Спросил, зачем приехал, по делу ли, в гости, где буду жить, и, не дослушав ответа, шлепнул штамп с извиняющейся улыбкой: прости, отец, что спрашиваю всякую чушь, работа у меня такая. Ни с кем он не хочет воевать, этот страшный, поносимый у нас укроп, как ни с кем не хочет воевать его коллега-ватник из аэропорта в Донецке, сидящий сейчас без работы, но зато под бомбами. И их абсолютное большинство по обе стороны границы, тех, кто не слетается на поживу, не знают толка в людоедстве: незатейливые парнишки, – Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, – внуки, братики, сыновья.

21 июля

Меня спрашивают, что значит «сырихи» – я называю так нынешних политических пропагандистов.

Само слово – из московского жаргона былых времен – возникло в пятидесятые годы: поклонницы оперного певца Лемешева, жившего в начале улицы Горького (Тверской), часами сторожили его выход из квартиры – летом, осенью, зимой, всегда – и, окоченев, забегали по соседству в магазин «Сыр» погреться. Свои сырихи, вплоть до перестройки, были у многих популярных артистов обоего пола: стайка девушек, дежурившая с цветами у подъезда, где жил кумир, или у служебного входа его театра, часами стоявшая, мявшая целлофан, переминаясь с каблука на каблук, и все ради того мига, когда артист выйдет и можно будет ему всучить букет в обмен на автограф или вполне безвозмездно. Выход артиста оглашался счастливым визгом, они обступали его толпой и с дикими криками и леденящими душу воплями мчались за ним до машины, куда несчастный, наконец, протискивался, избавляясь от этого кошмара.

Сырихи – это безумная, безответная, бессмысленная и очень визгливая любовь.