Книжный домик в Тоскане

Лучиньяна – молодая деревня, мы должны быть на высоте, мы должны показать миру, что можно возродиться, сотрудничать, наводить мосты, находясь здесь, чувствуя себя частью большой мечты. Может, я и фантазерка, а может, и нет.

* * *

Сегодняшние заказы: «Сентрал-парк» Гийома Мюссо, «Роза для Эмили» Уильяма Фолкнера, «Кошки. История любви» Шифры Хорн, «В лесу я больше не одинока» Симоны Винчи, «Природа» Ральфа Уолдо Эмерсона, «Год магического мышления» Джоан Дидион.

10 июня

Какая огромная радость – слышать голос Майка, когда он зовет меня на своем ломаном итальянском языке и тащит за собой две коробки чая, разумеется, пропущенные таможней. Его голос, его манера смеяться, его шляпа наподобие ковбойской, но из хлопка, его шорты и биркенштоки дарят мне необыкновенную радость. Я почти уже залезла под душ и поэтому выглянула в окно верхнего этажа в кое-как наброшенном полотенце. Мы напоминали Ромео и Джульетту. Если бы они спаслись из своей передряги вместо того, чтобы устраивать всю эту кутерьму, то сейчас пили бы превосходный чай.

К тому же я нашла несколько изящнейших чайников и теперь жду, пока их доставят, чтобы раскрыть сокровища Майка, прибывшие из Кента. It is always tea time.

А еще мне вчера написала Пруденс, та английская синьора, которая купила дом в Лучиньяне и которая, когда видит, что наш книжный открыт, приходит к нам с целыми подносами свежеиспеченных капкейков. Так вот, Пруденс говорит, что привезет мне чуть ли не тридцать настоящих английских чайных чашек, все непохожие друг на друга.

Теперь, когда наконец пришло лето, с его тишиной, с его восхитительной вечерней прохладой, я с еще большей уверенностью говорю себе: «Если бы я не жила здесь, то умерла бы. Пейзаж, конечно, хорош, но разве можно не думать о чуде человеческих отношений? На улицах деревни я чувствую себя как дома: всех знаю и чувствую себя со всеми по-семейному. Трудно желать лучшего.

Иногда я, как и Майк, хожу босиком. Обычно говорят «топтать» землю, и, в самом деле, ходьба босиком позволяет мне как бы «втоптаться» в нее, тесно прильнуть к миру, ощутить солнечное тепло, почувствовать себя частью природы.

Когда-то жила у нас Костантина – все звали ее «Гости», – и она летом и зимой ходила босиком. Сколько я ее помню, она всегда была старухой с всклокоченными, собранными в жидкий пучок волосами и жила в доме на площади, куда никто никогда не заглядывал. Иногда с воплями и проклятиями она набрасывалась на любого, кто попадался ей на пути. А иногда она пребывала в хорошем настроении и тогда могла приласкать тебя своей огромной сухой и жесткой ручищей. Мы, дети, все ее ужасно боялись и, когда проходили мимо ее двери, пускались бегом. Был случай, когда кто-то из детей даже на время потерял дар речи после того, как встретил ее на улице в неудачный момент.

Я никогда ничего о ней не знала: была ли она раньше в сумасшедшем доме, когда Маджано[100] была еще открыта, и какой была ее молодость. Знаю, что одну вещь она делала великолепно: когда в деревне проходил праздник с торжественным шествием, на котором мужчины несли на плечах светловолосую Мадонну под небесно-голубым покрывалом, она делала из цветочных лепестков изображения кубков и сердец. Украшала ими метры и метры дороги, черпая из разных ведерок лепестки красного, розового, белого, желтого цвета. Гости стала одной из первых уличных художниц, своим искусством предвосхитившая появление «Девочки, поливающей цветы» Наталии Рак, «Девушки с волосами из гибискуса» Мелансии и «Сорняков» Моны Карон. Кто знает, возможно, если бы ей, как крестьянке Анисье, встретился на жизненном пути кто-то вроде Толстого, то сегодня мы, может быть, больше знали бы о той древней, унаследованной от предков силе, превратившейся внутри нее в ярость.

Толстому пришла в голову гениальная мысль. Он убедил Татьяну Кузминскую записать рассказ русской крестьянки с удивительно нежным именем Анисья. Потом он перечитал записанное и внес свои правки, не скрывая своего участия. В результате появились «Воспоминания крестьянки» – рассказ, погружающий нас в самое мрачное Средневековье, где у женщины, а тем более у бедной крестьянки, не было абсолютно ничего, никаких прав, никаких возможностей. Жизнь может быть и такой: представлять собой сплошную череду страданий без всякой надежды на освобождение, без всякого просвета. И все же и Анисья, и Гости кажутся мне двумя героинями вне времени, двумя женщинами, которые заплатили за то, чтобы сохранить свою независимость.

И когда я шагаю босиком по нагретым солнцем камням, то ощущаю их первобытную свободу, как ощущаю свободу Алессандры, или Тицианы, или моей мамы Йоле. Частички этой силы хранятся у нас в подкорке. Мы – это еще и они, и так же, как и они, мы состоим из поражений и лепестков роз.

* * *