Книжный на левом берегу Сены

Сильвия опустила взгляд и заметила, что правой рукой без перчатки скребет промерзший грунт, и тот уже забился ей под ногти. Когда же она успела ее снять? Счистив, как могла, грязь, Сильвия надела перчатку и утерла хлюпающий нос платочком, который всегда держала в левом кармане пальто. Потом заставила себя подняться с земли, что далось ей не без труда. Уже какое-то время ее не донимали приступы невралгии лицевого нерва, зато этой зимой стали отзываться возрастной болью суставы. И еще она почувствовала, как к ней подкрадывается мигрень.

— Пошли мне знак, мама, — вслух произнесла Сильвия. — Хоть чем-нибудь подскажи мне, как поступить.

Солнце висело совсем низко, и голые ветви деревьев зловещими переплетениями накладывались на лиловое предзакатное небо, совсем как в рассказах По.

— Доброй ночи, — на прощание пожелала она Элинор Бич.

Сильвия никогда не отличалась суеверностью. И сейчас не могла объяснить даже самой себе, почему ей пришло в голову просить мать подать ей какой-нибудь знак и почему теперь повсюду она этот знак выискивала.

Она дожидалась его, этого знака.

Рождественские праздники 1931 года принесли одни разочарования. Некоторые из ближайших друзей и вернейших завсегдатаев заглядывали в лавку поздравить ее, иногда приносили домашнее печенье или бутылочку вина, перекидывались с ней несколькими словами о своих планах на праздники или о положении в мире, а потом приносили извинения, что на этот раз не покупают, как раньше, стопку книг в подарок друзьям и родным: один потерял работу, другому снизили жалование в лицее; жаль, но нам, похоже, придется возвратиться в Америку; моей старенькой маме нужен уход, и мы переезжаем из Парижа к ней в провинцию. Даже Мишель на праздники принес Сильвии сверток с мясными деликатесами вдвое меньше обычного, а в его широко открытых глазах плескалось искреннее огорчение: «Вы уж простите, Сильвия, сейчас люди покупают куда меньше, чем раньше, и запасы у меня уже не те, что бывали когда-то». Любопытно, что чем больше обваливалась экономика, тем больше Мишель оживал и, соответственно, Жюли стала чаще улыбаться и все больше искрилась энергией.

Сильвия старалась реагировать на все это спокойно, однако вереница непокупателей подталкивала ее к мысли, что нужно держаться за «Улисса» и озвученную ею сумму, а не соглашаться на меньшее.

— Думаю, нам надо продавать «Ситроен», пока есть еще люди с деньгами, кто может купить его, — задумчиво сказала Адриенна одним тихим вечером, когда они с Сильвией заканчивали немудреный ужин из супа и багета, уткнувшись каждая в свою книгу.

— Согласна. Но… очень уж горько расставаться с ним.

Адриенна через стол протянула руку и сплела свои пальцы с пальцами Сильвии.

— Будут у нас в жизни и другие автомобили.

На следующий день с вечерней почтой пришло письмо от Джойса.

Моя дорогая мисс Бич!

Надеюсь, нынешний праздничный сезон проходит в Стратфорде-на-Одеоне так же бодро и весело, как в прежние счастливые годы. Мы с миссис Джойс скучаем по елочке, втиснутой в уголок между стопками книг, и по превосходному сидру, который Вы, бывало, настаивали нам на радость и которым мы наслаждались в самые холодные дни.

Хотелось бы мне уверить Вас, что у нас все в порядке, но состояние Лючии в этом презренном городе только ухудшается — и как ему не ухудшиться? — а моя дорогая Нора отбивается от собственных недомоганий. Доктор считает, что ей вскоре потребуется гистерэктомия. Мы собираемся проконсультироваться еще с одним врачом. Мои глаза… что ж, они мои глаза и есть. Я не мог поехать в Швейцарию на запланированную процедуру, потому что был нужен здесь, в Лондоне.

Меньше чем через два месяца нашему «Улиссу» исполняется десять лет, а его автору — полвека. Ни в то, ни в другое невозможно поверить, хотя все свои пятьдесят я ощущаю каждым суставом и каждой жилкой. Я прямо слышу, как часы отсчитывают оставшиеся мне минуты, дни, годы. Очень не хочется терять время. И я снова начал писать.