Книжный на левом берегу Сены

— А ты, дорогая, зови меня Элинор, — сказала та, затем взяла Амели за ручку и повела к выходу, ласково спрашивая ее, слышала ли она когда-нибудь о непослушном кролике по имени Питер.

От такой картины к горлу Сильвии подкатил ком. Сама она никогда не хотела детей, а сейчас ее охватило внезапное страстное желание подарить своей матери внука или внучку. Интересно, сподобится ли на это Холли. Старшая сестра виделась Сильвии самым подходящим кандидатом в матери, потому что у Киприан чем дальше, тем меньше хватало терпения на мужчин, особенно на калифорнийских, которых она называла «неотесанными ковбоями».

Сильвия не уставала удивляться, почему ее сестра-актриса торчит на Западе, вместо того чтобы попытаться пробиться на сцену в Нью-Йорке или Бостоне. Потом от Киприан пришло письмо насчет их матери:

Весь последний год мама тосковала, что отчасти и держит меня здесь, несмотря на отсутствие ролей. У нас с ней много общего, в частности любовь к европейской роскоши, и потому наша затея с магазином доставляет нам истинное удовольствие. А у Холли открылся талант к счетоводству, так что из нас троих получилась хорошая команда. От папы толку чуть, даже говорить не хочется. Вечно он то проповедует, то пропадает в церкви и занят только своим миссионерством. Такое впечатление, что его нисколько не интересует, чем мы там занимаемся, и, если честно, это чувство у нас глубоко взаимное.

Не принесло облегчение и письмо от Холли:

Мама с папой уже не так ладят, как прежде. Когда они оба дома, то почти не смеются вместе, а наш магазин папа вообще не понимает и не приемлет, только и твердит: «Занялись бы лучше чем-нибудь посодержательнее, как наша Сильвия». Но ты не переживай, дорогая сестричка, — ни одна из нас не таит на тебя зла за твои успехи! Все мы очень гордимся тобой! Но папа, похоже, только и желает, чтобы мы выбрали себе каждая по своей Одиссее и пустились в собственные плавания. А мы счастливы нашим магазинчиком — кто-кто, а ты точно способна оценить это, я уверена.

Письма сестер опечалили Сильвию не только открывшимися ей безрадостными фактами, ее удручало, что она мало чем могла им помочь из Парижа. Лучшее, что было в ее силах, так это убедиться, что мать отдохнет и проведет время с удовольствием, прежде чем вернется к семье, — и, похоже, так все и выходило, особенно благодаря удивительной привязанности к малышке Амели, с которой Элинор виделась теперь почти каждый день. Она с удовольствием снимала на несколько часов груз родительских забот с плеч Жюли и возвращалась в лавку такой же довольной и радостной, как сама Амели, которая светилась чистой радостью после их походов в Люксембургский сад, на кукольные представления, в блинную за breton cr^epe^[124] с клубничным джемом или после катания на пони. Жюли в это время занималась своими делами, а иногда без сил валилась в зеленое кресло, читала или дремала. И все трое, как казалось Сильвии, получали свои простые радости, так нужные им.

В конце ноября Элинор со слезами на глазах отбыла на закупки в Германию и Швейцарию, но довольно быстро вернулась, румяная и счастливая, нагруженная чудесными изящными сувенирами и безделушками, которые накупила на рождественских базарах: там были выточенные из дерева крошечные елочки с золотыми шариками, украшения из цветного и дутого стекла, искусно сработанные и живописно раскрашенные миниатюрные вертепы. Алея смущенным румянцем, Элинор одарила образцами почти всего, что навезла, Сильвию с Адриенной и Жюли с Амели, а остальное отправила в свой магазин в Пасадену, надеясь, что хотя бы часть товара прибудет вовремя, к рождественским продажам, хотя закуплено было столько всего, что хватило бы и на следующий год.