Адриенна подвела ее к ближайшему стулу и бережно усадила. Были ли они на кухне? В спальне? Сильвия не понимала, и позже никаких воспоминаний об этом у нее не сохранилось. Как не сохранилась в ее памяти сколько-нибудь связная картина следующих часов, остались лишь обрывки подернутых черной пеленой впечатлений: они с Адриенной едут в отель; ее мать лежит застывшая на постели, на простынях и подушках рвота; Сильвия отталкивает протянутую кем-то чашку чая, пока утрясает формальности, вызывает коронера, чтобы составил заключение о смерти, и гробовщика, чтобы забрал тело. А на дворе стоит поздний июнь, теплый, солнечный. Сезон свадеб.
Те жуткие часы она будет вспоминать еще много недель — и лет. Просыпаясь среди ночи, дрожа на скомканных, влажных от пота простынях, липших к ее телу, она будет вспоминать тех мальчишек в Сербии, которые в панике прятались в мусорные баки, напуганные каким-нибудь невинным громким звуком. Будет вспоминать Мишеля, о тяжелых бессонных ночах которого отказывалась говорить Жюли. А теперь у нее самой была рана, слишком глубокая, чтобы ее зарастить, такая глубокая, что затронула ее кости, артерии, вены.
Фунт плоти, на который она, сама того не желая, обменяла свою жизнь.
Сильвия всерьез подумывала скрыть правду от отца и сестер. Самоубийство было глубоко личным решением ее матери, и свое письмо она адресовала только Сильвии, больше никому.
— И ведь мама сделала это здесь, в Париже, — сказала она Адриенне ранним утром следующего дня. Она уже чувствовала подступающую мигрень, тяжесть уже сковала затылок, грозя через несколько часов превратиться в безжалостно давящий кулак, но, несмотря на риск того, что ее вот-вот стошнит, она продолжала глоток за глотком пить кофе и курить. — Она ведь могла покончить с собой в Калифорнии. Наверное, не хотела, чтобы кто-нибудь еще знал.
— В некотором смысле это комплимент, — заметила Адриенна.
— И проклятие.
— Всякая трагедия несет в себе дар.
— Ты часто думаешь о ней?
— Уже меньше. И сейчас уже безо всяких сожалений.
Кулак теперь вовсю вдавливался в череп, к глазам подступила новая волна слез, но в голове Сильвии вдруг всплыл неизбывный вопрос, который она годами носила в себе, и он сорвался с ее губ, прежде чем она успела остановить его.
— Почему Сюзанна все-таки вышла замуж?
Светло-голубые глаза Адриенны потемнели от давней печали.
— Ее родители считали, что деньги его семьи обеспечат лечение, в котором она нуждалась.
— И значит, ей пришлось прожить последние месяцы в браке по расчету? — Что за унижение!
— Во всяком случае, он был добр к ней. Он любил ее многие годы. И сам чуть не умер от горя, что так быстро ее потерял.
— И все его деньги ничем ей не смогли помочь?
— Ничего уже нельзя было сделать. Слишком долго она тянула, не желала и слышать о замужестве. — Адриенна говорила с трудом, и Сильвия поняла, что подруга пытается сглотнуть тяжелый ком давней вины. — Я должна была еще много лет назад убедить ее выйти за него. Но думала только о себе, эгоистка.
— Ты самая неэгоистичная душа на всем свете, — сказала Сильвия.
— Нет,
Сильвия горько рассмеялась.
— Тогда почему моя мать покончила с собой?
— Ты все равно не смогла бы остановить ее.
— Вот и Сюзанна любила тебя так сильно, что все равно не послушалась бы тебя и не стала бы раньше выходить замуж, как бы ты ее ни уговаривала, — предположила Сильвия, потому что более правдивого объяснения придумать не смогла.
— Я и сама повторяю себе то же.
Еще до открытия лавки Сильвия отправила телеграмму в Калифорнию отцу и сестрам:
МАМА СЕГОДНЯ УМЕРЛА СКОРБЛЮ ВСЕМ СЕРДЦЕМ ПОДРОБНОСТИ ПИСЬМОМ С ЛЮБОВЬЮ СИЛЬВИЯ