Книжный на левом берегу Сены

Вечером того пустого тоскливого дня Сильвия дома села за письменный стол и попыталась объяснить родным, как все случилось. «Мама приняла слишком много таблеток», — написала Сильвия и привела строчки из предсмертного письма, в которых та выказывала желание упокоиться на кладбище Пер-Лашез рядом с Оскаром Уайльдом, Фредериком Шопеном и Оноре де Бальзаком. Еще она пространно жаловалась, что чувствует себя слишком измученной, потерянной и подавленной, но никого, кроме себя, в том не винит — ничего из этого Сильвия ни словом, ни намеком не упомянула. На днях Элинор снова поймали на магазинном воровстве. «Я сгораю от стыда, — писала она. — Моя любовь к мирской красоте — мое грехопадение, и я очень благодарна тебе, что ты утаила от отца тот последний случай, потому что, боюсь, он никогда бы не простил мне — не столько сам мой проступок, сколько толкнувшие меня на него причины, и они приводят меня в полное отчаяние». В конце Сильвия добавила, что последние строчки прощальной записки Элинор были о том, как сильно та тоскует по семье.

Дописав прискорбно далекое от истины письмо, Сильвия проскользнула в густую темноту спальни и обвила руками Адриенну, а та всю ночь крепко обнимала ее.

Глава 22

Четвертое июля наступило через две недели после смерти матери и выпало на понедельник. Невзирая ни на что, праздник отметили в предшествующие ему выходные, которые Сильвия провела в Рокфуэне, где истинно французское семейство Адриенны постаралось хоть немного развеять ее печаль традиционными блюдами Соединенных Штатов вроде яблочного пирога, на поверку оказавшегося tarte aux pommes^[135], разве что очень сладким, и «цыпленка по-королевски» — его рецепт мать Адриенны вычитала в американском журнале. Сильвия и правда ощущала на языке восхитительно бархатистый, нежный вкус, и ей очень нравились каламбуры, которыми члены семейства — включая Ринетт, Бека и Фарга — перекидывались за обедом на террасе, на французский лад обыгрывая название этого блюда: poulet `a la roi, poulet `a la Louis, Phillip de le Volaille, Charles d’Pintade, poulette `a la reine, poulette de Toinette.

Но жизнерадостного настроения хватило ненадолго. Тедди почувствовал, какая тоска одолевает Сильвию, и теперь ходил за ней хвостом, не упуская случая вскочить к ней на колени, стоило ей присесть, а Сильвия замечала, что ее нервы немного успокаиваются, когда она поглаживает его теплую шелковистую шерстку. Она замечала, что Джойс, как ни хотелось ему высказаться на этот счет, прикусывал язык и лишь с подозрением косился на них с Тедди уголком более здорового глаза. Сильвия рассказала Джойсу о своей матери всю правду без прикрас, заставив поклясться, что он никому не обмолвится до могилы, — и на следующий день он принес ей букет лилий, восхитительнее которого она не видела. А назавтра, за три дня до своего отъезда с семьей на лето в Бельгию, Джойс уселся в зеленое кресло и как ни в чем не бывало спросил:

— Ну-с, что мы дальше делаем с Ротом?

От одного этого вопроса у Сильвии заломило кости.

— Не представляю, что еще можно предпринять, помимо того что мы уже делаем.

Он опустил взгляд на свои изнеженные руки с безукоризненно подпиленными ногтями.

— Мистер Хюбш — он сейчас перешел в «Бони и Ливрайт» — написал мне насчет издания «Неоконченного труда». Похоже, в отличие от мисс Уивер и мистера Паунда, ему нравится все, что он к этому моменту оттуда прочитал. Как вам известно, я уже некоторое время придерживаюсь мысли, что американскому издателю будет легче одолеть Рота, и раздумываю, не предложить ли мистеру Хюбшу «Неоконченный труд».

Все внутри Сильвии болезненно сжалось.

— Но мы уже больше года обсуждаем публикацию этого произведения «Шекспиром и компанией». И у нас готовится к публикации сборник критических рецензий.

— И я хочу, чтобы вы продолжали. Со сборником критики.

Он смотрел на нее так невинно, так прямо.

— Мистер Джойс, чем мистер Хюбш поможет вам в разбирательстве с Ротом, если он не печатает «Улисса»?

Джойс выдержал долгую паузу, прежде чем ответил:

— У меня такое предчувствие. — И Сильвия невольно задумалась, что же он пытается от нее скрыть. Но она была слишком поглощена своим горем, чтобы выспрашивать.

Наутро четвертого июля прибыло письмо от язвительного юриста Рота, где тот обвинял ее, что она встала на пути великого бизнеса и великих людей, — и уже минуту спустя Сильвия неудержимо рыдала в задней комнатке лавки Адриенны.

— Не могу, — едва выдавила она, — я больше не вынесу.

Вина. Вина тяжелым камнем давила ей грудь.

Если бы только.

Если бы только она не отдавала столько сил этому, этой бессмысленной кутерьме с Джойсом против Рота, этим заботам о его глазах, о его денежных делах, тогда, возможно, она сумела бы уберечь маму. Может быть, в тот проклятый день они бы пошли в Музей Родена. Вместе.