Книжный в сердце Парижа

Юлия вытирает глаза рукавом платья баклажанового цвета, встает и берет из моих рук несколько пакетов.

– Я помогу тебе, – говорит она.

Юлия такая худая, что платье, кажется, стоит само по себе. Она открывает дверцы шкафчиков над плитой, находит пять мисок и несколько разномастных тарелок. Мы перекладываем в них индийские блюда. Я наблюдаю, как равнодушно она смотрит на карри, – не понимаю, как ей удается сдерживаться, лично я бы съела все прямо из алюминиевых контейнеров.

– Пойдем с нами? – приглашаю я, стараясь не обращать внимания на чувство голода.

– Я хочу побыть наедине с Ноа, – отвечает Юлия. – Но все равно спасибо.

Кто может понять ее лучше, чем я? Здесь очень сложно побыть в одиночестве, а тут такая возможность. Я оставляю ей тарелку риса с бирьяни, предварительно взяв с нее слово, что она спустится вниз и позовет меня, если ей что-то понадобится, после чего спускаюсь сама.

В библиотеке собралось около двадцати человек, но Вивьен среди них нет. Я расставляю тарелки на столе, который мы накрыли сине-зеленой полосатой скатертью.

Время от времени я бросаю взгляд в окно, в сторону входа в магазин. «Если бы случилось что-то серьезное, – говорю я себе, – тетя бы наверняка позвонила». Или нет? Я подскакиваю каждый раз, когда в комнате появляется новый гость или на улице мелькает тень. Но она не приходит, она все не приходит.

Гнев поднимается во мне, как сливки при взбивании. Чтобы выпустить пар, я хватаю одноразовый нож и втыкаю в упругое пряное мясо цыпленка тандури, пронзая его насквозь. Баклажаны байнган бхарта разлетаются по скатерти. Я бушую, пока не успокаиваюсь, после чего оглядываюсь по сторонам. К счастью, меня никто не видел. Я убираю за собой, пока гости ничего не заметили. Просто чудо, что мне удалось досидеть до конца ужина и не выставить себя на посмешище. Я понимаю, что Коэн собирается уходить, и набираюсь смелости, чтобы остановить его.

– Могу я попросить вас об одолжении? – решаюсь я, протягивая ему бумажную салфетку, которую взяла со шведского стола, одну из немногих, уцелевших во время поножовщины при разделывании тандури.

Коэн одаривает меня своей особенной улыбкой.

– Не могли бы вы подписать ее для моей тети? Она не смогла прийти из-за непредвиденных обстоятельств.

Он с радостью соглашается и выжидательно на меня смотрит.

– Ее зовут Вивьен, – поясняю я. – Она всю жизнь была вашей поклонницей. Я не видела ее много лет, а сейчас приехала к ней.

Я протягиваю ему ручку, он смотрит на салфетку. «Для Вивьен, – пишет он, – которая, как мне кажется, заслуживает песни».

Он надевает шляпу и исчезает за порогом, держа за руку Анджани. Я подбегаю к окну и наблюдаю, как они уходят в парижскую ночь.

Мне так о многом хотелось бы его спросить. Если бы он только смог уменьшиться и все время находиться со мной, как какой-нибудь говорящий сверчок версии дзен. Я познакомилась с Леонардом Коэном. У меня есть записка, написанная его собственной рукой для моей тети.

– Пойдем подышим воздухом, – говорит Виктор, вытаскивая меня на улицу. Я понимаю, что он пытается поднять мне настроение.

Мы спускаемся к Сене вместе с Колетт, но на обычном месте нет ни Джона, ни Хиллари.

Мы идем по набережной, и я размышляю о том, что же придает ночному Парижу такой романтический ореол: свет фонарей, отражающийся в воде, играющий на мостах и булыжниках улиц, по которым мы ступаем; музыка аккордеона, которая слышна вдали или просто нам чудится; устремленный в небо шпиль Нотр-Дама, этот запах и память о Революции.

Виктор рассказывает мне о своем детстве, о том, как летом они ездили на север, в Норвегию. У них был маленький деревянный домик красного цвета посреди леса, прямо у озера, где они ловили рыбу. Этот дом был всегда полон гостей, и именно с этим местом связаны его самые теплые воспоминания. Там даже его отец на время становился просто папой.

Но несколько лет назад, под предлогом того, что все равно туда больше никто не ездит, отец продал дом, даже не спросив совета. Именно продажа этого дома положила начало его скитаниям. Не стало места, куда он может вернуться. Так Виктор потерял ощущение собственной принадлежности и желание к чему-то стремиться. Он работал в Швеции на фабрике по производству мороженого, сушильщиком вяленой рыбы в Норвегии, уборщиком в парке развлечений. И жил с ощущением, что вроде всегда всем доволен, но не в полной мере.

– А может быть, я просто боюсь, что не найду больше ничего путного, и поэтому не возвращаюсь в Копенгаген.