Книжный в сердце Парижа

Мы ужинаем за столом из цельного дерева в центре уютной кухни в деревенском стиле. С потолка свисают ароматные травы и медные кастрюли всех форм и размеров. Когда Морис просит меня рассказать о себе, я затрудняюсь с ответом. Я больше не работаю в отделе маркетинга международной компании, не нахожусь в шаге от бессрочного контракта, не трачу время на судоку и не страдаю бессонницей. И даже не знаю, выйду ли я замуж и перееду ли в двухэтажный дом. Проговаривая эти слова, я испытываю смутное головокружение – возможно, это чувство страха. Это место внушает мне доверие, но кто же я на самом деле?

Морису же моя ситуация видится как прекрасная возможность. Он утверждает, что именно осознание того, чем мы не являемся, приближает нас к тому, что мы есть на самом деле. Я вспоминаю фламинго на вилле в Милане и то, что говорила мне тетя, когда я плакала.

Морис стал врачом очень поздно. Он бросил работу на кожевенном заводе отца и поступил в университет, будучи на пять лет старше своих однокурсников. На последнем экзамене даже преподаватель не смог удержаться от шутки в его адрес. И все же именно в больнице он почувствовал себя на своем месте. Там началась его настоящая жизнь, там он встретил Марту.

– Возьмем, к примеру, членистоногих, – говорит Виктор, – ракообразных, паукообразных, насекомых: когда они вырастают и уже не помещаются в свой панцирь, они покидают его и заменяют новым.

Но как узнать, что новый жизненный этап будет лучше предыдущего?

– Да ладно, хватит вам философствовать.

Марта отодвигает стул и встает, собирает со стола тарелки и, прежде чем поставить их в раковину, составляет стопкой. Я пытаюсь ей помочь.

– Единственная философская теория, которая по-настоящему имеет значение, – это сама жизнь, – говорит она, протягивая мне комплект полотенец.

После горячего душа в натопленной ванной комнате нас ждет диван-кровать со свежевыстиранными простынями и мягким одеялом, сложенным у наших ног. Это и есть настоящий дом.

Марта и Морис вместе с Габриэлем удаляются наверх. Я запираюсь в ванной и проверяю свой телефон. «Садовые работы идут нормально, но когда ты наконец вернешься?» – спрашивает отец.

Я завязываю волосы в низкий хвост и, хотя здесь нет пыли, заправляю его за воротник, как когда-то в библиотеке.

Виктор так и не удосужился помыться и, как обычно, в одежде, залез под одеяло. Я подвигаюсь на край, чтобы освободить ему место. Спрашиваю, хорошо ли он себя чувствует. Мне кажется, что эта семейная обстановка, в которой мне так комфортно, вызывает у него чувство неловкости. Я вспоминаю его мрачный вид на кладбище и выражение лица, с которым он пинал камни. Теперь я знаю, что тогда он думал о своей матери.

Виктор тоже много обо мне знает. Пожалуй, даже больше, чем Бернардо и Линда. Ему известно, что я не проходила прослушивание в академии, что в сумке я ношу морские водоросли и креветочные чипсы, что у меня нет слуха и что только на кухне я чувствую себя в своей стихии. Он видел меня без макияжа, с волосами без кератиновой обработки и в поношенной одежде. Он знает, что я специально опоздала на поезд, что ненавижу ходить в спортзал и не сижу на диете. Что я возненавидела брата, потому что он умер, и тетю, потому что только рядом с ней я чувствовала себя живой.

Я подвигаюсь ближе. Что я скажу родителям? Мама, папа, это Виктор. Он выгуливал собак, был сушильщиком рыбы, а теперь помогает пожилой писательнице разбирать архив?

– Как ты думаешь, я изменилась? – спрашиваю я. – С тех пор, как ты впервые меня увидел?

Но мне так и не удается об этом узнать: в мгновение ока дыхание Виктора становится тяжелым. Он заснул.

Вторник

34

Солнце щекочет мне веки. Я открываю глаза и вижу, что лежу на самом краю дивана-кровати, рядом со мной никого. Проснулась я в холодном поту: мне снилась моя прежняя жизнь. Утренняя спешка в офис, алоэ на столе, спрятанные в ящик стола пособия, выходные в Алассио. Я была у портнихи на примерке свадебного платья. Портниха говорила, что моя грушевидная конституция делает пошив платья невозможным. Я клялась, что сижу на диете – на водной диете. Питаюсь водой, исключительно водой! Должна же я во что-нибудь себя втиснуть… Но мама решительно качала головой. Из примерочной вышел хорек в белом галстуке-бабочке. «Даже Массимо мы подобрали наряд», – сказала я, но делать было нечего. Стилист с лицом Виктора отказался выполнять заказ.

– Хи-хи-хи! – доносятся визги из соседней комнаты.

Это, должно быть, Габриэль. Я ощущаю во всем теле тяжесть, как будто провела ночь, погрузившись в какую-то вязкую жидкость.

– Проснулась?

В гостиную входит Виктор с куском хлеба, на который намазано варенье, в руке.

Его настроение заметно улучшилось. После завтрака, который приготовила для нас Марта, мы собираем вещи. Морис предлагает показать нам Гренобль, но до Камарга целых три часа езды, и мы не знаем, как скоро сможем найти попутку.

– Хорошо, – сдается он. – Но разрешите все же вам помочь.