Лишь вглядываясь в листву, мы наконец замечаем фламинго. Они совсем близко, их здесь сотни, а может, и тысячи. Множество галдящих существ, занятых строительством неведомой Атлантиды. Солнечный свет падает на их перья, отчего они сияют, отливают розовым цветом. Кажется, птицы отдают друг другу приказы: опускают клювы в воду, засовывают их между перьями и вместе плывут в одном направлении. Нас разделяет всего десяток шагов – кажется, мы можем до них дотронуться. Похоже, наше присутствие фламинго не беспокоит. Они великолепны, они прекрасны.
Мы садимся на траву и наслаждаемся зрелищем.
Мне вспоминается индийская статуэтка Шивы, которую Вивьен хранила на прикроватной тумбочке: божество танцует в круге огня с поднятой ногой. Правая верхняя рука держит маленький барабан, левая – пламя, а две другие руки призывают нас не испытывать страх. «Мы умираем и возрождаемся бесчисленное количество раз», – говорила тетя. Но если мы сами не желаем мириться с этим, если позволяем окружающим не принимать эту истину, то в итоге мы сохраняем нашу жизнь в мертвой форме и упускаем возможность стать мудрее.
Фламинго в унисон расправляют свои розовые крылья и без видимой причины поднимаются в небо, кружа над нашими головами. Я прижимаюсь к Виктору. Птицы садятся на землю и продолжают свою возню. Только я собираюсь заговорить, как он прерывает меня, показывая на ящерицу, скользящую возле моей ноги.
– Изумрудная ящерица!
Ящерица почти сливается с травой. Глядя на нее, я вспоминаю песню, которую мы с мамой слушали по дороге в школу. И вдруг я начинаю ее напевать. Здесь, с Виктором, все кажется мне возможным – даже распевать песни, словно наедине с собой.
–
Диск называется «Римини», на его обложке нарисованы пальмы. Я пою, хоть Виктор и не понимает слов.
–
– О! Я знаю эту песню![84]
– оживляется Виктор. И начинает напевать ту же мелодию, но на английском языке: ––
Виктор встает и начинает танцевать, как и я, вращая запястьями.
–
–
–
Я думаю о событиях последних дней: как с бешеной скоростью мы мчались на велосипедах по Парижу, как лежали с Юлией на полу книжного магазина и фантазировали о Ноа, о нашем странном объятии на проводах Бена, о той энергии, которую я ощутила, когда поезд ушел в Милан без меня. Я представляю лицо Ходоровски, говорящего: «Это правильные перемены», вспоминаю, как Ванильная Мечта одержала победу, опередив соперницу на голову, как мы ели пирожные «макарон» на мосту Искусств, картины Аалока, прыжок через турникет в метро, оставленный на салфетке автограф Леонарда Коэна. Карту «Звезда». Еще неделю назад я так не думала, но теперь уверена, что единственная наша действительная обязанность – быть счастливыми.
Сейчас Виктор приблизится ко мне и возьмет меня за руку, но не просто чтобы пожать ее или куда-то меня увлечь, а чтобы притянуть к себе. Я брошусь на траву, и он сделает то же самое.
– Фабрицио Де Андре, – говорю я.
– Боб Дилан! – восклицает он в ответ.
Он кладет свою руку на мою, продолжая смотреть в небо.
– Я не убил человека, как поется в песне, – шепчет он, – но я тоже убегаю.
35
Виктор исповедуется, его голос от напряжения срывается на фальцет. В Дании живет его девушка, ее зовут Биргитта. У них есть общая дочь Аника, ей два года. Он срывает травинки одну за другой, не в силах продолжить рассказ. Созданный мною его образ рассыпается на тысячи мельчайших осколков. Я не отрываясь смотрю на облака.
– Почему же ты сейчас не с ними? – наконец решаюсь я спросить, не позволяя голосу дрогнуть.
Он не знает.