Книжный в сердце Парижа

– Вас подвезти? – спрашивает верзила с зачесанными назад волосами, уложенными гелем.

Виктор отказывается.

– Что, испугался? – усмехается сидящий на соседнем сиденье блондин.

– Все нормально, – вмешиваюсь я.

Парень за рулем передразнивает меня, его друг тем временем открывает дверцу.

Я лезу в сумку и достаю перцовый баллончик. Я стараюсь держать его прямо перед собой.

– Ладно, ладно, не дергайся. – Парень вскидывает руки. – Истеричка.

Он возвращается в машину и закрывает дверцу. Его компаньон нажимает на педаль газа, и они уезжают.

Трясущимися руками я убираю баллончик в сумку.

– И чем ты в него целилась, спреем от боли в горле? – спрашивает Виктор.

Но мне не до смеха. Он перестал казаться мне забавным, и я больше не воспринимаю его всерьез.

Виктор предлагает мне присесть на скамейку: попутку лучше ловить утром. Разговор со мной, похоже, стоит ему огромных усилий. Я сажусь чуть поодаль. Если учесть, сколько раз он меня обманывал, то мне вообще не следует находиться с ним рядом. Сырая темнота за нашими спинами может поглотить меня в любой момент. Я стараюсь не заснуть, чтобы не потерять контроль над ситуацией, и судорожно цепляюсь за свои мысли. Виктор наклонился вперед, положив голову на руки, и я не могу понять, бодрствует он или спит.

– А что с волосами? – вдруг спрашиваю я.

У всех были разные версии по поводу цвета волос моей тети.

– О, – шепчет Виктор. Он не спит. – Это потому, что волос у нее больше нет. Она носит парик.

Я угадываю его грустную улыбку.

Открытка, которую Вивьен прислала мне в офис. «„Малик. Африканская косметика“ дарит в этом месяце скидку 30 % на парики, дреды и наращивание…» Разгадка была у меня под носом с первой минуты, однако я ее не заметила.

Решено: я поеду к тете. Я готова стерпеть любую боль, лишь бы узнать правду.

Среда

36

Я замечаю Юлию издалека: она сидит рядом с Оушен в зале ожидания в дальнем конце коридора.

Последний отрезок пути до Парижа мы проехали с учительницей, которая всю дорогу читала нам нотации. К счастью, когда Оушен позвонила Виктору, мы уже въезжали в город.

– У Юлии всю ночь были спазмы и кровотечение, – сообщает мне Виктор, закончив разговор.

Оушен отвезла ее на такси в больницу Кошен, расположенную недалеко от Пор-Рояль. Мы заходим в приемный покой и видим, как врач трогает Юлию за плечо, помогает ей подняться и ведет за стеклянную дверь. Прежде чем проследовать за ней, Оушен дает нам знак оставаться на месте и ждать их возвращения. Виктор пытается проскользнуть за ними, но его не пускают. Металлический стул в зале ожидания кажется мне ледяным. Я не складываю руки в молитвенном жесте, но слова, которые я произношу про себя, очень похожи на молитву. Ради хорошего исхода я готова пожертвовать всем. Согласна отказаться даже от встречи с тетей, пусть только Ноа останется в живых. Я обойдусь без разъяснений и устремлений, вернусь домой и буду существовать как прежде, только бы Ноа продолжал или продолжала жить. Я готова пожертвовать всем, лишь бы не случилось ничего страшного.

Я представляю себе ни о чем не подозревающего Бена, рассекающего моря и заливы в костюме клоуна. Ноа сейчас, должно быть, размером с фасолинку. «Живи, – мысленно обращаюсь к ней я, – только живи, пожалуйста. Я прошу тебя. Я прошу тебя». Жизнь Ноа уже записана и находится у нее или у него внутри, как кинопленка. Ноа будет ползать по библиотеке, засовывать книги в рот, гоняться за Колетт, спать в кабинете, свернувшись калачиком рядом с Юлией, и делать уроки на берегу Сены. А когда вырастет, будет перекатываться с места на место, словно клубок кустарника в прерии.

Мне не дают покоя мысли о брате, о наших поездках на кладбище в Рождество, на Пасху и второго июля. В комнате пахнет хлоркой, кресло подо мной нагрелось. Виктор стоит у окна и бросает нервные взгляды на улицу. Тетя больна, а я, как ни в чем не бывало, жила в Париже, теряя между тем все на свете.

Я думаю об этом, когда Оушен возвращается, пытаясь засунуть дрожащие руки в несуществующие карманы. Уровень бета-ХГЧ в крови очень низкий. На УЗИ не удалось распознать эмбрион, только гестационную камеру. Сердцебиение отсутствует. Беременность прервалась.

Ноа падает в темную, непроницаемую, бездонную яму и сливается с темнотой.

Оушен смотрит в пол, как будто в том, что случилось, есть ее вина.

– Юлии ввели внутривенно тысячу миллиграммов парацетамола. Ее выписывают, все равно больше ничего нельзя сделать. Мы забираем ее домой.

Дом – это библиотека. Все до сих пор пережитое заключается в одном простом слове.

Наконец из-за стеклянной двери появляется Юлия – она похожа на привидение. Мы бежим ей навстречу, она прижимается ко мне.

– Ноа больше нет, – шепчет она и разражается рыданиями.

Чтобы помочь Юлии удержаться на ногах, Виктор берет ее руку и кладет себе на шею. Ноа больше нет. Я поддерживаю ее с другой стороны.