Код бикини (СИ)

Но тогда, в феврале пятьдесят шестого года неожиданно, как всегда в России, где все перемены происходят только сверху, а народа как будто и вовсе нет, состоялся двадцатый съезд нашей замечательной партии. Тот самый, на котором якобы развенчали культ личности Сталина. На самом деле культ этот никто и не собирался развенчивать. Его тогда просто сдали на временное хранение, а сейчас вполне успешно возвращают к жизни. Да и невозможно развенчать культ в народе, большинство которого столь страстно верит не в собственные силы, а в доброго и справедливого царя, от которого и милость, и палка одинаково желанны...

Началось то, что потом назвали 'хрущевской оттепелью'. Под этой вывеской обычно понимают время от смерти Усатого вплоть до свержения Лысого, то есть от марта пятьдесят третьего до октября шестьдесят четвертого. На самом деле это полная чепуха. Не считать же оттепелью ликвидацию Берии, в бессильной злобе казненного вместо главного Людоеда. Казнь эта была жалкой местью трусливой шайки своему врезавшему дуба главарю, которого при жизни они боялись до зеленого поноса. При всей моей ненависти к Сталину, не могу не признать, что этот сухорукий параноик сделал их всех, а точнее - всю страну и полмира впридачу. И сам этот факт страшен не досадной невозможностью достать его из могилы, воскресить, подвергнуть ужасным пыткам, опозорить, снять со всех постов, осмеять перед народом, а тем, что этот самый народ безмолвствовал бы еще сто лет, если бы здоровье горца позволило ему их прожить. И еще страшно то, что никто из его окружения - из всех этих смелых военачальников и оппозиционных личностей разных лет - бухариных, блюхеров, якиров, рокоссовских, жуковых - не схватил во время банкета с крахмальной скатерти первый попавшийся под руку столовый нож с налипшими на него икринками и не засадил ему под ребро, не полоснул им по побитой оспой морщинистой шее. Впрочем, об этом я уже говорила, уж простите меня, старуху болтливую....

Хочу только добавить, что многие известные деятели той поры до сих пор считаются невинными сталинскими жертвами, патриотами, радетелями за народное счастье. Но разве они не понимали, что Сталин делает со страной? Разве не видели, как подминает он под себя все живое? И вместо того, чтобы обрекать на страдания и смерть тысячи и миллионы душ из этого самого народа своим узколобым управлением или бездарным командованием, неужели не мог кто-то из них пожертвовать одной своей жизненкой ради светлого будущего всей страны?

На самом деле все они были лишь жестокими сатрапами, винтиками в колеснице смерти и больше ничем. Даже против Гитлера был заговор, а против Сталина - нет. Сейчас умники говорят, что он-де уничтожил всю оппозицию и окружил себя преданными, но туповатыми исполнителями. Но если даже и так, то ведь это еще страшнее. Выходит, вся верхушка состояла из бездушных ничтожеств, а народ - поголовно из дебилов. И потому Сталин благополучно дожил до естественной смерти, а все остальные дрожали перед ним до тех пор, пока даже черт не подавил в себе презрение к России - матушке, не сжалился над ней и не забрал Рябого в теплое местечко в своем аду. И поселил тем самым невыносимую досаду в сердцах оставшихся в живых трусов, возомнивших себя смельчаками-реформаторами, которым для полного счастья не хватало только сознания собственной, пусть даже мнимой победы над Сталиным или хотя бы над его наследием.

Однако это у них не получилось до сегодняшнего дня. Вечная мерзлота оттаять не может по определению. На самом деле вся эта гребаная 'оттепель' продолжалась ровно одно лето пятьдесят шестого года - от двадцатого съезда коммунячьей партии до венгерских событий.

Для меня она выразилась в быстром и легком снятии судимости. Я просто написала заявление в прокуратуру, и через две недели моя биография снова была чиста, как пенсне недавно убиенного Берии. Более того, поскольку будучи прислугой у генерала К. я была формально призвана в действующую армию, то теперь мне выдали удостоверение 'участника войны'. После недавнего звания 'врага народа' это ощущалось как неслыханный социальный взлет.

Еще одним зримым воплощением короткой оттепели было обилие выставок иностранных художников в Москве. Для меня это была манна небесная - я ходила по вернисажам и впитывала этот дух иной, свободной жизни, их стиль, манеру самовыражения. На портретах встречались и татуировки, но с особой жадностью я выискивала их у посетителей - иностранцев, обилие которых в Москве тоже было приметой оттепели. Я даже специально ездила на пляж в Серебряный Бор и тайком разглядывала рисунки на холеных телах полуобнаженных чужеземцев.

Однажды я возвращалась от очередной клиентки - жены секретаря ЦК Р., капризной белотелой самки. Перед этим она полтора часа, брезгливо кривя тонкие, как пиявки, губы, рассматривала мои эскизы татуировок, прикладывая их к своим пухлым ляжкам и блиноподобным грудям. Мне было велено явиться на следующий день снова, и я раздраженно топала к себе на Тверскую, обходя грязные осевшие сугробы.