Код бикини (СИ)

Это было тринадцатое августа шестьдесят первого года - первый день строительства Берлинской стены. Кремлевское раздражение чересчур вольными перемещениями немцев с востока на запад достигло своего апогея. Нации, обязанной искупать свою историческую вину так долго, как решат в Москве, следовало дать укорот. Вконец обнаглевшему Западу необходимо было напомнить, кто брал Берлин, а, стало быть, оставался подлинным хозяином Восточной Европы. Провисевшее двенадцать лет на Бранденбургских воротах зловеще-красное серпасто-молоткастое полотнище в пятьдесят седьмом сменил мирно-безобидный гэдээровский флаг, и побежденные могли это расценить как ослабление хватки победителей. Требовался символ поубедительнее и пострашнее, чем изображенное на флаге новоиспеченной страны трогательное единство молота безмолвного немецкого работяги, циркуля входящего во вкус коммунистической демагогии восточногерманского интеллигента и мирных колосьев пашущего начиненную осколками землю крестьянина, чье мнение никогда не интересовало ни одну власть на свете. Явная дыра в железном занавесе нуждалась в немедленной заделке. Для успешного ведения холодной войны требовалась герметичность холодильной камеры.

Зримая граница московской власти первоначально создавалась из колючей проволоки, которую позднее заменил железобетон. Новая германская демократия, направляемая кремлевской волей, продолжала традиции нацизма и не могла обойтись без атрибутов концлагеря.

Первой из оцепенения вышла Груня. В одно мгновение она поняла, что ее планы рушатся на глазах, что ее мечтам так и не суждено сбыться, что все приметы были ложными, а надежды напрасными. Божий промысел оборачивался глумливой сатанинской выходкой. Ее маленькое сердце вздрогнуло и учащенно забилось.

Груня вскинула голову и отчаянно рванула прямо на колючку, топча ее, словно гадюку, как тринадцать лет назад в Варнемюнде. Проволока подалась под Груниным напором, ее незакрепленный конец стегнул по земле, цепляя опавшие кленовые листья.

Верхняя, незаметная на фоне желтеющей листвы ржавая нить распорола ей платье и обнажила грудь, как в 'Свободе на баррикадах' Делакруа. Груня бешеным движением поднырнула под натянутую колючку, выпрямилась, готовая к бегу, но тут со стороны шеренги штази сухо треснул винтовочный выстрел, и между ее голых лопаток мгновенно вспух багровый цветок. Груня остановилась, сделала два шага назад, словно влекомая невидимой, не желающей отпускать ее силой, и неподвижно повисла на проволоке. Это была первая из тысячи двухсот сорока пяти жертв простоявшей двадцать восемь лет Берлинской стены.

Глава X. Клеенчатый квадратик.

В комнате воцарилась тишина. Первым нарушил молчание Алик.

- И что же ты? - подавленно спросил он Симу.

- Я едва не бросилась за ней следом. Но висящая на проволоке Груня была очевидно, безнадежно мертва. Переговариваясь по рациям, к ней бежали десятки людей в форме. На этом фоне у меня включился элементарный инстинкт самосохранения. Вторая мысль был о Грете.

Я отступила под густые липы и в прострации двинулась по Унтер-ден-Линден. Свернув на Фридрихштрассе, я побежала во весь дух и через несколько минут была у эшелона. Едва я открыла трехгранкой дверь и влетела в вагон, как за окном послышались торопливые шаги и команды офицеров. Солдаты оцепляли состав перед выгрузкой.

Вскоре появился Иванько.

- Все в порядке, - сказал он, довольно потирая руки. - Насчет машины договорился. Через два часа эшелон разгрузят, оцепление снимут и можно ехать... - он осекся, увидев мое лицо. - А где Агриппина?

Сима замолчала и устало откинулась на подушку.

- Что же вы ему ответили?

- В критических обстоятельствах, Милочка, надо говорить правду, - печально вздохнула Сима. - Или, по крайней мере, полуправду. Хотя иногда, если совсем припрет, то лучше всего врать, как сивый мерин...

Едва не теряя сознания от стучащей в висках крови, я рассказала Иванько о смерти Груни. Он никак не мог мне поверить, а когда до него наконец дошло, то он тут же исчез из вагона - очевидно, побежал выяснять подробности по своим кагебешным каналам. Вернувшись, он кричал, топал ногами, пугал меня мыслимыми и немыслимыми карами, но я спряталась за Грунину смерть, как за бетонную стену. Милая подруга закрыла меня своим хрупким телом, распятым на ржавой колючей проволоке, которой победители пытались отгородить захваченное. Ее гибель освобождала меня от необходимости врать и выкручиваться.

- Какого хера вы туда поперлись?! - бушевал Иванько.

- Хотели от тебя сбежать, - спокойно отвечала я.

- Куда?!

- Куда глаза глядят. На Запад. В ГДР ты нас везде достанешь, а там - нет.

- Зачем? Мы же обо всем договорились! Да и в Варнемюнде вы бы без меня не попали!

- Нам и не надо было в Варнемюнде. И вообще, нет и не было никакого клада. Мы просто хотели сбежать на Запад. А тут ты подвернулся со своей кладоманией. Мы и не стали спорить. Решили тебя втемную использовать.

- Врешь, ссука! - Иванько навис надо мной, багровый от ненависти.