Код Розы

Она внимательно изучила своего старого приятеля. Одежда была дорогой, ухоженная рыжая шевелюра блестела на солнце; он сильно преобразился с тех пор, как сновал по Блетчли-Парку в образе типичного взъерошенного ученого. Джайлз. Все это время речь шла о Джайлзе, а не о Пегги. Бетт почувствовала, как ярость вскипает у нее под кожей. Если он до нее дотронется, обуглит пальцы.

– Здесь можно говорить. – Он затушил сигарету, избегая смотреть ей в глаза. – Комнатам для посетителей доверять нельзя, никогда не знаешь, кто подслушивает. – И действительно, поблизости не было никого, в такой холодный день мало кто из пациентов решился выйти на улицу. – А вот в саду… Думаю, здесь нам удастся свободно побеседовать.

– А что еще осталось сказать? – удивилась Бетт.

– Слушай, мне очень жаль, честно. Я не нарочно вляпал тебя во все это. Просто… запаниковал, наверное. Надо было убрать тебя с дороги, прежде чем ты успела переговорить с Тревисом о том донесении.

Значит, это он увидел ту бумагу у нее на столе, пока она пыталась взломать остальные донесения «Розы».

– Я думала, это Пегги, – неожиданно для себя произнесла Бетт. – Ведь она сказала Маб о налете на Ковентри.

– Она о нем узнала от меня. Пегги уже и так злилась на тебя за то, что ты на нее наорала в ПОН. Вообще я собирался сам намекнуть Маб о Ковентри, но подумал, что будет лучше, если это скажет кто-то другой. Вот я и подначил Пегги пожаловаться на тебя. Могло и не сработать, но она сама все выболтала, не пришлось даже напоминать, стоило мне повернуть разговор в нужную сторону.

– Ловко, – признала Бетт. Так оно и было. – А зачем ты здесь, Джайлз? И почему именно теперь?

– Я не думал, что все это так затянется. Пора положить конец нашему противоборству.

Это прозвучало угрожающе, но Бетт настолько переполняла ярость, что места страху не нашлось.

– Мне разрешают видеться лишь с родными, – заметила она. – Кем ты у них числишься, братом, что ли?

– Я убедил клинику закрыть глаза на незначительное нарушение правил ради старого друга. И это ведь правда, не так ли? – Он улыбнулся. – Мы с тобой действительно старые друзья.

– Друзья не запирают друзей в сумасшедшем доме.

– Ну-ну, не такое уж плохое это место. Об этом я позаботился. Уход по первому разряду, бережное обхождение…

– О да, меня очень бережно затягивают в смирительную рубашку, стоит мне пожаловаться. – Бетт будто выплюнула эти слова ему в лицо. – Предатель!

Он смахнул с рукава цветочную пыльцу.

– Я не предатель.

– Ты нарушил Закон о государственной тайне.

– Я патриот…

Бетт расхохоталась.

– Во мне достаточно патриотизма, чтобы пойти на предательство ради высших интересов моей страны, – резко заявил он, одновременно понижая голос. – Пора взрослеть, Бетт. Страны – это высокие сияющие идеалы, но в правительствах сидят эгоистичные и жадные люди. Ты можешь честно сказать, что те, кто наверху, всегда понимают, что делают? – Слова лились водопадом. «Возможно, он рад, что ему наконец-то есть кому выложить все эти тщательно подогнанные доводы», – подумала Бетт. – Сколько раз мы видели, как они портачат с информацией, которую мы им давали? Используют не по назначению, пренебрегают, скрывают от союзников, которым она позарез требуется?

– Не знаю. – Бетт подалась вперед, тоже понизив голос. – Что делали с информацией, никогда меня не касалось. Моим делом было расшифровать и передать дальше.

– Ах ты моя трудолюбивая пчелка. Ну так прими к сведению, что для некоторых из нас этого недостаточно. – Он наклонился так близко, что почти уткнулся в ее лицо носом. Со стороны можно принять их за влюбленную пару, подумалось Бетт: мужчина и женщина склонились друг к другу среди роз, глаза в глаза, не моргая, соединившись в страстном порыве. Только этой страстью была не любовь, а ненависть. – Ладно, может, ты и способна закрывать глаза на то, куда попадет твой труд, и позволить Закону о государственной безопасности возобладать над совестью. Но я не могу. Если я вижу информацию, которой следовало бы попасть к нашим союзникам, а не пылиться в ящике стола в Уайтхолле, потому что нашему правительству не хочется делиться игрушками, я не ищу предлога для бездействия, а действую. Я знал, какие могут быть последствия, я знал, что могут со мной сделать мои же соотечественники, и все равно действовал. Потому что это следовало сделать, если мы хотели разбить Гитлера и его поганую идеологию.

– Решать, что следует делать, не входило в наши обязанности.

– Это обязанность каждого мыслящего человека, особенно во время войны, и не пытайся убедить меня, что это не так. Позволить несправедливости вершиться лишь потому, что правила запрещают тебе принимать меры, – знаешь, после войны немало немцев именно это и говорили в свое оправдание: «Я всего лишь выполнял приказ», но это не спасло их от петли, когда начались трибуналы по военным преступлениям. Однажды я посмотрел на свое начальство, понял, что оно поступает неправильно, и пошел ему наперекор. Связался с человеком в Москве и передавал туда сведения, благодаря которым были спасены тысячи жизней наших союзников в СССР.