Кодекс

Вернувшись с мороза, все расползлись по углам. Хозяин квартиры расплылся, рассказывая о книгах и знакомых, речь его стала тягучей. Гости становились все ближе друг к другу, их везло, ощущение личных границ терялось. Лина плюхнулась на свободное место рядом с Доком. Пышная и громкая, она тянулась к выпивке, соприкасаясь с ним руками. Лина флиртовала, ее выдавали движения тела и тембр голоса. Она – щедра, телесна, весела. Док – странен, он почти заискивает, каждая реплика – попытка вымолить у мира порцию признания и секса. Чтобы наладить контакт, он зачем-то повторяет то, что прежде рассказывал о музыке мне. Я – в бешенстве, особенно оттого, что Лина слушает в полуха, а Доку не нужно задабривать мир. Я – лучше Лины. Я лучше всех и, черт возьми, могу это доказать. Но моя судьба в тот вечер – сидеть в углу с книгой Фуко и ломать пальцы, потому что я чужая женщина. Тянет вскочить, бросить перчатку, вызвать Лину на дуэль, хотя на Лину я не зла, – просто, чтобы Док видел, какая я бесстрашная. Сидя в углу, я понимаю, что когда верность достигается подобной ценой, она глубоко порочна и никому не нужна.

Запомнила такую сцену из той зимы: мы втроем сидели в коктейль-баре, и вдруг Док уставился в угол. Он выглядел сломленным, погруженным в себя; мы его не интересовали. Я жгла палец зажигалкой, чтобы не потерять контроль. Корвин молча пил и курил сигарету за сигаретой. Боль от огня отрезвляла, не давала расплыться и оказаться в мягком облаке опьянения. Было бы проще, если бы мы устроили поединок, заключили пари, договорились встретиться на том же месте через три года, сыграли бы в рулетку или проиграли друг друга в карты, Корвин бы это понял, это было бы правильно. Я пыталась оградить друзей от собственного помешательства, но ограничения превращались во что-то извращенное, глубоко неверное. Никто больше не был счастлив, никто ни с кем по-настоящему не говорил, все желали чего-то, чего у них не было.

– Я хочу так же, – мрачно сказал Док, глядя куда-то за спину.

В углу сидела самозабвенно целующаяся пара, которой не было никакого дела до окружающих. Они не были пошлы, не были и милы – совершенно обыкновенные люди, увлекшиеся друг другом. «Так забери меня! – фраза крутилась в голове без остановки. – Забери меня. Забери меня».

Спустя неделю мы встретились с Козой, Олегом и Линой, украли вина и стали пить его на улице, празднуя Рождество. Было радостно их видеть и вот так, по-семейному, прятаться от ветра за уступом и переговариваться. При этом я никогда не ощущала себя Войной, хотя могла бы – парни и Коза относились к остальным как к своей неотъемлемой части (за исключением совсем уж случайных людей). Когда я говорю «Война», чаще подразумеваю ядро – Олега, Козу и Леню, полностью посвятивших себя деятельности группы. Мы же были наемниками.

– Как вам Новый год? – спросила Коза.

– Полный отстой, – с чувством ответила я.

– Да ладно?! – удивился Олег. – А что вам не понравилось?

– Да, худший Новый год в моей жизни, – согласилась Коза и отпила из бутылки.

Акцию мы так и не показали. Кроме «Охранника» была еще забава, которую называли «Восстание зомби». Во многих супермаркетах посередине зала есть большие холодильники, забитые пельменями и замороженными овощами. Коза, я, Чевенгур, еще несколько активистов залезали внутрь холодильников, обсыпая себя полуфабрикатами, а потом «восставали». Неожиданной оказалась реакция покупателей – подавляющее их большинство пыталось немедленно уйти, нервно хихикая. Послания в «Восстании зомби» не было, сплошное дурачество.

Стать бесстрашными

Людей, которые совершают странные поступки, общество пытается заклеймить маргиналами. Первое, что делает официальная пропаганда – представляет любого, кто идет против системы, опасным психопатом, у которого нет логики. Или смешным дурачком. Ради незыблемости устоев, управляемости общества его члены должны считать любое неожиданное выступление всплеском эмоций больного. Тебе запрещают обдумывать причины, по которым люди поступили именно так, подсовывая простое объяснение. Слово «маргинал» имеет два основных значения, и в ходу то, которое означает выброшенного изгоя, бродягу, отброса, отторгнутого обществом, чокнутого, не такого. Маргинализация оппозиции прессой служит цели не позволить к ней присоединяться. Членов оппозиционных движений рисуют фанатиками, террористами, идиотами, да кем угодно, лишь бы их общество выглядело отталкивающе, смешно или стыдно. Война – бродяги, воры, неудобная банда трикстеров, несущих злой карнавал на улицы. Но это не результат помутнения рассудка, это результат осознанного выбора, сделанного неоднократно. Это не диагноз, а почти миссия. Получив пару миллионов от Бэнкси[17], Война пустила их на политзаключенных и продолжила так же прыгать через эскалаторы и спать в цехах заброшенных заводов. Маргинал – это ведь и человек, переступивший черту, вышедший за границы. Коза как-то ответила на вопрос, в чем цель деятельности Войны: «Стать бесстрашными». Эта цель заводит.