Кодекс

Я не вижу ничего плохого в том, чтобы быть маргиналом. Этим словом можно напугать только тепличного холуя. Россия полна маргиналами до краев, это страна изгоев, бедняков, пьяниц, городских сумасшедших, нищих, инвалидов, бандитов. Их настолько много, что умные, целеустремленные и развитые люди зачастую выглядят на их фоне странными. Многие главы регионов или администраций – ненормальные или преступники, от чего их беспокойство о духовности выглядит боязнью конкуренции со стороны площадных психов. Да и о каких маргиналах может идти речь в стране, где на центральных телеканалах рассказывают о лечении мочой?

Для художника заслужить прозвище маргинала – награда. Стать маргиналом в России – значит стать отличным от серой массы, пребывающей в перманентном творческом параличе и бесконечно потребляющей, в том числе чужое искусство. Быть маргиналом в России – почетно. Дикари, врывающиеся в гостиные, нужны любому закоснелому обществу. Рембо, отливающий на стол, за которым сидят бездарные поэты, Ницше, ударяющий посохом Заратустры, – вряд ли их можно назвать друзьями добропорядочного гражданина. Знаковый творец – всегда преступник. Остроумная шалость добродушных писателей или серьезный культурный экстремизм – это соль творчества, которое стремится выйти за рамки, уничтожить стереотипы, сорвать дряхлые шторы стандартов. Всякий, кто берется за главные вопросы или перестает лгать – экстремист, потому что мешает ровному течению жизни. А хорошее произведение искусства обязательно этому течению мешает, вызывает беспокойство, создает конфликт. Художник не есть благонадежный гражданин. Писатель, чувствующий нить мироздания, не есть опора общества. Музыкант, отдающийся миру музыки, с трудом интегрируется в мир обыденности. Все они – культурные рецидивисты, боевики революции духа, восставшие за или против, ренегаты.

Вот только Война не совсем художники, завороженные опасными набегами; они – раздражитель. Участники группы делают то, что другие делать боятся, они выходят за рамки абстрактного «современного искусства» и смешивают его с политикой; они, неудобные и часто злые, снова и снова уходят безнаказанными. В атмосфере опаски и подчинения это вызывает неприязнь хотя бы потому, что примером собственной разнузданности и наглости Война указывает обывателям на их трусость.

Неожиданный фурор акции на Литейном, а затем прессинг и СИЗО привели к тому, что Война потеряла легкость. Уголовное преследование добавляло остроты, Олег безудержно издевался над ментами, не упуская ни одной возможности им насолить. Он звонил следователю из туалета Мака и ехидно интересовался, как идут поиски, а затем выкладывал в сеть издевательский мастер-класс по демонстрации бесполезности угрозыска на всеобщее обозрение. Но потом давление начало сказываться, и издевательства над ментами из забавы превратились в месть. У Козы отобрали паспорт, уголовное дело на Олега то открывали, то закрывали, хотя доказательств было недостаточно. Олег и Коза – на редкость упорные люди – замкнулись на «мушниках» и воспевании собственного быта. Группа начала деградировать.

Когда Олега и Леню посадили в тюрьму, первой реакцией публики было пакостное облегчение, тишина. В России уважают тех, кто «занят делом», а «не ходит по митингам всяким». Патриархально настроенной публике Бычков[18], издевающийся над наркоманами, или Тесак[19], обливающий мочой педофилов, гораздо приятнее Лоскутова, о котором написал кто-то: «здоровый лоб, а ерундой занимается». Именно поэтому неудобная, пробивная Война была нужна. Она – живая в затхлой атмосфере постоянного страха и по-настоящему другая в период неумения придумать новое – поляризовала. Она заставляла вставать за или активно протестовать против, осознавать воззрения даже тех, кто воззрений никогда не имел. В двадцать пятый раз нам предлагалось одно и то же – мир вещей, обмана, снова Путин, беспредельная наглость, местечковый феодализм, взывание к проплаченной массовке и запугивание. В плоском, гнилом мире есть особый тип сладострастного счастья – разрушать, кромсать, уничтожать кучи ненужных предметов. Счастье бунта, гнева. Собственно, единственный вид настоящего удовольствия в этом мире – это удовольствие с ним бороться, его ненавидеть. Но при таком раскладе ты никогда не доходишь до стадии конструирования небывалого.

Война многому меня научила – от устранения недочетов планирования до ведения собственного восстания. Я и до акций обладала опытом, но Война сделала трусость окончательно невозможной. Война – школа по преодолению страха.