Кодекс

В поэме «Лейли и Меджнун» Алишера Навои рассказывается, как араб Кейс от любви к Лейли почти теряет рассудок. Нет, он не сошел с ума, но Лейли полностью заняла его мысли, он настолько ей очарован, что ничего не может делать, его интересуют только вещи, связанные с Лейли. При встрече с ней от интенсивности переживаний он теряет сознание. В итоге его прозывают Меджнун, «одержимый», и показывают на него пальцем, потому что так вести себя постыдно. Меджнун тянется к шатрам Лейли, не может спать, ничего не ест, бродит по пустыне и общается с животными. Родные не выдерживают – и отправляются с Кейсом в Мекку, надеясь, что парень помолится у Каабы, и Аллах вернет ему разум. Но когда Меджнун начинает произносить свою молитву, родственникам приходится отступить, ведь он говорит следующее (вольное изложение): «Я не собираюсь просить избавить меня от сумасшествия, ну уж нет, я хочу больше огня. Давай, Аллах, добавь еще, засыпь меня камнями, сожги меня дотла! Если я отправлюсь в пекло, сделай его еще горячее от желания, я истощен, но мне мало, пусть в меня ударит молния. Все вокруг говорят «Возьмись за ум», но они просто опасливые трусы, слабаки и глупцы. Вскипяти мне кровь, можешь забрать душу, оставив вместо нее только мысли о Лейли, – это меня полностью устроит».

Я – Меджнун.

27 февраля я провела собственную акцию. Это был военный поход, может, запоздалая, но решительная экспедиция прямо в центр чужого мира. Мне было неизвестно, что делает Дока несчастным, но больше один на один с этим он не останется. Я оставила Корвина, взяла электрогитару, надела красное пальто на окончательно исхудавшее тело – и села на самый быстрый поезд до Москвы. В моем мире люди с электрогитарами побеждали, взбегая по ступеням, вышибая ногой двери и скидывая одежду там, где сидели в одиночестве их герои. Я должна была узнать, так ли восхитительно целовать Дока, как я запомнила, – или умереть. Как герой Джойса я хотела совершить самую огромную ошибку в мире – и несомненно совершала ее, но к тому времени это уже был вопрос выживания – я перестала есть и спать. Целью стало преступление, освобождение от ожидания, от сомнений, бунт против старых, священных правил, война. Я хотела его, как хотят любовника, мечту, музыку, Бруклинский мост, как стремятся сделать самое важное на свете открытие, захватывающее тебя целиком. Дьявольская смесь секса и дружбы, безумная качка между дуэльной горячкой, убийственной нежностью и садистским прищуром. К черту страх. К черту репутацию. К черту чувство вины. К черту кодекс. К черту все. Надоело делать вид, что я хочу понравиться людям. Я хотела только одного – понравиться Доку без одежды в его ванной.

Док – далекая Америка, ошарашивающая Индия, ради которой плывешь в никуда, полоски пустынь, Северный Полюс, неизведанная земля с горами и болотами, над которой пролетают птицы. Я не предлагала себя мужчине прежде, не признавалась в любви – безрассудно, отчаянно, зажмурив глаза, как будто если их откроешь, увидишь, как все вокруг взорвалось. Поцеловать Дока – словно свергнуть богов. У меня не осталось ничего – ни обязательств, ни имущества, ни социального статуса, только непреодолимое желание немедленно сделать это.

Мы играли Doors голыми и пели «Shaman blues»[22], пальцы Дока медленно и пугливо перемещались по грифу, создавая параллельную реальность. Я усмехалась. Ему казалось, что я смеюсь над ним, но он был священен, какой уж тут смех. Просто нравилось, как возникают звуки, потому что это реально, а не вымышлено, не отчаянная фантазия – я могла научить чему-то настоящему, что вызывает удовольствие. Музыка вибрировала, проходила сквозь тело невидимым ситом, разбирая на атомы, а потом ты собирался снова, но уже чуть-чуть другой. Хендрикс расцветал в голове психоделическими цветами, глуховатый голос Моррисона заставлял отключаться. Док и гитары, гитары и Док, – не знаю, что нравилось больше, но теперь они сплавлялись вместе в существо, берущее первые в своей жизни аккорды. Я пришита взрывом к стене, полный экстаз. Необъяснимым образом Док становился музыкой, я видела его частью соло, песни мира рассказывали только о нас, о женщине-ронине и ледяном парне. Периодически мы грубовато, извращенно и неуверенно трахались, это не удовлетворяло, потому что хотелось большего. Никакой расплаты не было, небоскребы не падали, но прошлое разрушалось, делая меня кем-то другим. Я зашла с Доком в душ, и это походило на жертвоприношение. Чертов душ.

Начиная писать, я хотела избавиться от воспоминаний, распределить их и упорядочить, чтобы лишить силы. Но ничто из происходившего не поддается классификации, ни один из героев ни черен, ни бел – ни Олег, ни Коза, ни Док, ни я. Люди, слишком живые и несовершенные для увековечивания в мраморе, прихотливо меняют оттенки. Для Козы ты мог быть лучшим другом, но вот что-то изменилось – и ты уже враг, «личный враг», на котором висит мишень. Док как-то сказал мне: «Ты не воспринимаешь меня всерьез». Это прозвучало абсурдно, ведь я хотела драться за него. Но вряд ли было неправдой.