Коэффициент магии

Что он хочет мне сказать?

В голове пронесся образ яркого шара.

Это Максим?

Снова образ шара. Между двумя телами.

Блин, да я с таким резервом разве что солнечного зайчика создам! Ослепить его, что ли?

Или… Отвлечь? Но зачем?

Арсенский быстро, пока Володя не смотрел на него, разжал и сжал кулак, отвечая на мои безмолвные вопросы. Я чуть не задохнулась от волнения – значит он тоже получал те ампулы и смог хоть немного, но избавиться от паралича даже быстрее меня.

Он показал глазами на себя, на меня, и одними губами произнес: «бах».

До меня дошло. Наш минус на плюс научился «встречаться» снаружи тел – не зря ученые Комитета нас «пытали». И соединив крупицы магии в воздухе, мы вполне получим небольшой, но «бах». Пеньковского это отвлечет. А дальше?

Глаза Максима умоляли довериться ему.

Я чуть кивнула.

Посмотрела на кукловода, выглядящего до невозможности нормальным в этой адской обстановке.

Он зажег по периметру тяжелые, толстые свечи и принялся обходить всех узников, напевая что-то. А потом начал перебирать амулеты на своей груди – я без удивления узнала лунницы – и раз за разом произносить знакомые слова – что-то схожее было в том свитке, о котором рассказывал Максим.

Мне показалось, или атмосфера в пещере сгустилась? Дышать точно стало тяжелее – или это сломанные ребра?

Нет, не показалось.

Пеньковский все говорил, а из углов к нам начала подбираться Тьма.

Это не было похоже на черный дым, скорее – на провал пространства.

Я запаниковала. А Максим показал мне взглядом на дальний угол – там сидели «Солнце» и «Луна». Что бы он ни собирался сделать, начнет с них – а значит наш отвлекающий или какой еще взрыв будет прямо над ним.

Пеньковский поднял большой блестящий нож и пошел в ту сторону.

Нельзя было этого допустить – как и того, чтобы безумец завершил то, что он хотел.

Я сосредоточилась, собирая все, что могла почувствовать и напра-вила туда же.

Ничего…

С ужасом глянула на Максима – тот закусил губу и покачал головой. Не получалось!

Мы снова попробовали…

И снова не то.

Тьма становилась все гуще, как – будто заглатывая окружающее пространство.

Раздался визг – первые, еще не слишком глубокие порезы другого человека я восприняла как свои. Снова визг и болезненное мычание сквозь кляп.

Ну же, пожалуйста!

Я выворачивалась наизнанку, готовая отдать каждую клеточку – но это не было возможно. Я не могла отдать что-то, чего не имела.

Я смотрела, как краснеют рукава той студентки, что стала первой жертвой. А Пеньковский уже шел ко второй, все еще лежащей в глубо-ком обмороке.

Всхлипнула.

Неужели все так и закончится? Неужели ни у кого нет шансов – со-всем-совсем нет?

На жизнь, на свет, на магию?

Новый надрез и новая боль. Кровь девушки закапала на пол в ритме ударов моего сердца.

Тук-тук.

Ту-ту-тук.

Тук.

Сердца?

Не похоже.

Это больше похоже на ритм, что отбивает сама Вселенная, гоняя по невидимым венам энергию, которой мне так не хватает.

На музыку, что бешеными и одновременно нежными ритмами про-низывает все мое существо, наполняя каждую клеточку силой…

Силой?!

Я встрепенулась, даже не смея в это поверить. И ошеломленно по-смотрела на Максима.

Но тот ничего не чувствовал. Почему?

Да какая разница!

Не важно, новый это у меня дар или вовсе не дар, но я готова сейчас сделать даже не маленький, а конкретный бум. В Пеньковского «стрелять» было бесполезно – не только потому, что я не боевой маг из фэнтези, но просто потому, что любую магию он поглотит, скорее всего.

А так…

Я чуть кивнула Максиму, стараясь не обращать внимание на отвратительное зрелище, что разворачивалось прямо передо мной, а потом метнула все, что смогла собрать за эти мгновения, в указанную точку.

Мой мужчина не отстал.

Вспышка света с громким, каким-то ломким звуком озарила все строение, чуть ли не разметав тьму, а наш кукловод вздрогнул, замер и задрал голову вверх.

А дальше…

Я никогда такого не видела. И, надеюсь, не увижу.

Максим чуть неловко, но довольно точно кинул что-то в эту вспышку. И это что-то вдруг рвануло молнией – даже не молнией, а переливчатой лентой – которая пронзила Пеньковского насквозь.

И стала делать с ним… страшное.

По ушам ударил отвратительный, резонирующий звук, перекрыв-ший и страдающие стоны студентов, и дикий крик Володи. Я только и видела что его раскрытый рот. Я зажимала руками уши, но этот звук, звук скрежета и умерщвления плоти и сущего, проникал в меня не через барабанные перепонки. Он рвал меня изнутри – и если бы я уже не лежала, я бы повалилась на пол.

Звук полной противоположности той музыке жизни, что я училась чувствовать.

Звук, выпивающий эту самую жизнь.

Я смотрела, как выворачивается Пеньковский, пытаясь вылезти из собственной кожи – лишь бы избавиться от ленты, проникшей в него, казалось бы, со всех сторон. Он худел, уменьшался на глазах, кожа его скукоживалась, а кости ломались, будто его засасывал в себя невиди-мый пылесос – сначала его энергию, потом жилы, потом саму душу.

Засасывал молча и беспощадно.

Наживую.

Он уже не кричал. Не дышал. Только закатившиеся от адской боли глаза еще выдавали в нем человека.

А потом всего лишь его оболочка упала на камни и меня вырвало.