Кофе на утреннем небе

– Ты ушла? – глотнула она горячего чая и стала выбирать конфету. Взяла в руки одну большую, развернула и быстро проглотила целиком.

– Уйти я не смогла, я уехала.

– Уехать от любимого то же самое, что взять отпуск за свой счёт, – рассуждала она, пытаясь одновременно жевать сладкий шоколадный букет. Слова тонули в тягучей массе, отчего речь её стала немного медленнее, переключившись на пониженную. – Вот, я уже несколько лет в отпуске.

– Так он, значит, всё ещё был любимым?

– Конечно, это мне и помогло. От нелюбимых уходить ещё сложнее. Сама пуста и погружаешься в другую, но тоже пустоту. Почему ты ушла? – растворила она конфету и запила чаем. – Я даже знаю ты скажешь: Женщине необходим уход… Хотя бы для того, чтобы видеть как ею дорожат. Но ведь, – увлеклась рассуждениями вслух Тома, – может быть такое, что просто он тебя разлюбил?

– Скорее всего, – погрузилась в своё Марина.

– В любом случае, – задержалась на этом случае Тома, – что делать, если ты живёшь с человеком и чувствуешь, что он тебя не любит? Ноги. Мужики не понимают одного, что женщина – это цитата! Чем больше о ней думаешь, тем глубже раскрывается смысл их жизни, – сделала она акцент на последнем местоимении.

– Пошлость? – недоверчиво посмотрела на стройные ноги, сверкнувшие бёдрами из-под юбки своей попутчицы Марина. Те решили поменять позу, и сбросив тапочки, поднялись на полку. Там они вытягивались, до тех пор, пока не упёрлись в стенку.

– Слишком короткая юбка на выдающихся ногах – это не пошлость. Пошлость – когда тебе звонят из туалета и говорят, что любят, а после этого возвращаются в бар слюнявить другую. Может, покурим? – остановила поток своих слов Тома.

– Ты же не куришь?

– Я ещё и не пью, – кивнула головой Тома в сторону остатков коньяка в бутылочке 0,25, которые покачивались, то и дело меняя угол атаки на стенки сосуда. – А когда-то я любила его, кажется, даже сильнее чем себя. Теперь я точно знаю, что это была настоящая любовь, – налила она себе немного коньяку и выпила.

– И как она выражалась?

– Матом. Так мог выражаться только любящий человек. Именно этот факт и стал ключевым. Я была уверена: у него кто-то есть.

– Как ты догадалась?

– Он стал подозрительно обходительным. Любезным. Он стал обходить меня там, где раньше мог бы растерзать, – добавила себе ещё коньяку Тома. – Что бы они ни говорили, мужчины никогда не разбирались в женщинах. Не успеешь ещё подумать, а их сладкие красивые слова, словно маленькие человечки, уже разбирают постель, куда непременно должно нырнуть моё тельце, будто душа уже дала согласие.

* * *

– Куда мы сегодня пойдём?

– В парк.

– Опять?

– А что?

– Однообразно, как у трамваев.

– Надевая на себя эту осень, я никак не подозревал, что обнаружу в её карманах тебя: рыжую, бесстыдную оторву, – признался я Алисе.

– Сам ты рыжий, – метнула она в меня собранные ладонями в один гербарий следы осени.

– Я хотел бы быть рыжим, пылким, не таким как сейчас, тусклым и энергосберегающим, – облетел я её порывом, сумев поймать один из листков, посмотрел на него и отпустил.

– Что же тебе мешает?

– Не мешает, скорее недостаёт. В это мерзкое время года, когда осень грустно шалит, поливая то листьями, то дождём, даже город хочет уйти в себя, вернуться к своим корням, спрятаться в тёплых молочных объятиях деревни, – мою речь оборвал телефонный звонок. Я не стал отвечать, просто отключил звук.

– Кто там так рано? – любопытствовала Алиса.

– Зима.

– Не открывай.

– Ни в коем случае, – представил жену, стоящую перед дверью с пакетами снега. – Нам вдвоём-то в этом парке тесно. Кстати, давно у тебя хотел спросить, как ночь прошла? – спрятал я телефон.

– Ужасно… В темноте.

– Ты выспалась?

– Да, я считаю, что сон – важнейшее из искусств, – ответила Алиса, утаив, что модели сна всегда были её лучшим развлечением, иногда там попадались такие кадры, которых нельзя было встретить в киноплёнке повседневности. Они вытворяли с ней такое, такое приятное, что трудно было сопротивляться.

«Жуткий месяц – октябрь. Люди становятся настолько сентиментальны, что собирают листья вместо цветов и дарят своим любимым», – рассуждал я про себя. – «Чтобы быть ботаном в любви, мужчине надо понимать её главный закон: женщина – цветок, а он к нему горшок».

Люди что разносолы: одни флегматичные, словно маринованные огурцы, другие веселы, но рыхлы, словно солёные помидоры, третьи грустны и оттого непривлекательны, как солёная капуста. Все, закатанные в банки своих квартир, томились и ждали очереди на вскрытие. Депрессия витала в воздухе, вместе с мишурой этого времени года. Только жадная обуревающая влюблённость могла спасти шкуру среднестатистического человека, например мою. Я спасался. Я не вякал, я уже знал, что если тебя полюбили, то надо этим дорожить. Этот трамвай может быть последним. Потом жди, мёрзни, злись. Не факт, что подойдёт ещё. Не факт, что что-то вообще ещё подойдёт к тебе, подойдёт тебе.

Осень навязывала свои традиции, обычаи и вредные привычки. Сам того не подозревая, я тоже оказался неоригинальным и, следуя рефлексам, поднял красную кленовую пятерню и протянул Алисе: