Наташа приезжает каждый день хотя бы на пару минут. Она пытается улыбаться, рассказывает о новостях в мире, о погоде, о том, как идут дела в кофейне, и о том, что минимум два раза в неделю к ней на кофе заезжает «тот самый патрульный»… О том единственном, что интересует Стива, у нее новостей нет. За полгода Баки так и не приходит в себя. Он все это время в больнице, и врачи вновь разводят руками, называя его состояние «аномально длительным диссоциативным ступором». Со слов Наташи Роджерс знает, что Баки первые дни держат на снотворном, но затем единственным лекарством признается время. Каждый день, ожидая приезда Наташи, Стив надеется на чудо. Каждый день, глядя сквозь защитное стекло, как девушка отрицательно качает головой, он теряет еще крупицу веры в лучшее.
Когда, спустя шесть месяцев и тринадцать дней, его вызывают на итоговое слушание, он не чувствует уже ничего. Ни радости, принимая оправдательный приговор «в счет прошлых заслуг и исключительных обстоятельств», ни сожаления, оставляя на столе свой полицейский жетон, когда его пожизненно отстраняют от службы. Наташа на машине встречает его у здания суда и без просьбы везет в больницу. В Нью-Йорке лето – духота и удушливая хмарь, тяжелая вонь выхлопных газов и злые взгляды усталых людей. Стив смотрит в окно машины и то и дело потирает заросший щетиной подбородок, когда ему в очередной раз кажется, что дышать просто нечем.
Когда Наташа припарковывает машину у главного входа в больницу, то на мгновение касается его плеча:
– Стив, много времени прошло…
Роджерс кивает и вылезает из машины. На ресепшене он узнает, что пациент Джеймс Барнс в 107 палате, а по дороге через холл зачем-то покупает себе кофе из автомата. Он несколько минут стоит со стаканчиком мерзко пахнущей темно-коричневой жидкости около двери в палату. Наконец, делает глоток, обжигаясь, и решается войти.
Наташа была права – прошло действительно много времени. Стив проходит к креслу у стены, садится и долго смотрит на человека на больничной койке – тень Джеймса Барнса, которого он помнит. Он крутит в руках стаканчик остывающего кофе и заново изучает черты знакомого лица – впалые щеки, заострившиеся скулы, обтянутые бледной кожей, бескровные губы, ключицы, торчащие в вырезе больничной рубахи… Даже отросшие темные волосы кажутся тусклее и тоньше. Только рубиновая сережка все так же блестит, когда на нее попадает проникающий сквозь жалюзи солнечный свет.
Стив прослеживает взглядом многочисленные трубки, протянувшиеся от приборов, и опускает голову. Кажется, он где-то читал, что люди в таком состоянии все слышат. Ему хочется сказать очень о многом. О том, что он скучал. О том, как ждал встречи. О том, что не представляет, как дальше жить. О том, насколько он виноват и что хочет попросить прощения. О том, что их единственная ночь действительно была лучшей в его жизни. О том, насколько сильно он нуждается в необычном официанте из обычной кофейни…
Стив отставляет в сторону стаканчик с недопитым кофе, пересаживается ближе к кровати и осторожно берет в руки почти невесомую ладонь, а затем прижимается к ней щекой. Он так много хотел бы сказать, но говорит почему-то совсем другое:
– Я тебя не отпущу, Бак. Слишком привык к твоему кофе.
Он замирает, вслушиваясь в тихий мерный писк прикроватного монитора и считая неторопливые удары чужого сердца. На 1944-м ритм сбивается. Роджерс вздрагивает и тут же чувствует чужой взгляд. Баки улыбается одними глазами – такими же ясными, как в воспоминаниях Стива, а его голос звучит хрипло, но вполне уверенно:
– Никакого кофе, пока не побреешься… И только не говори, что мы пропустили Рождество.
========== Эпилог ==========
Комментарий к Эпилог
Меня убедили, что это должно быть написано…
Губы Баки, как всегда, пахнут кофе, совсем чуть-чуть корицей, и они настолько же горячие, как напиток, фактически ставший символом их отношений. Стив честно считает его поцелуи прекрасной заменой завтрака, обеда и ужина, Джеймс смеется и все равно каждое утро собственноручно готовит кофе на двоих. Он даже настаивает на покупке в их квартирку какой-то безумно дорогой и сложной кофеварки, хоть Стив не перестает повторять, что ему важно лишь, кто готовит.