Кофе в бумажном стаканчике

– Пойдем в спальню, – он сказал это едва слышно, слегка касаясь губами ее уха.

– Пойдем.

Она прижалась к нему еще сильнее, никакая сила больше не была способна оторвать ее от его тела. Зов природы, наконец, победил все страхи.

Он легко поднялся с кресла вместе с ней, подхватив ее на руки, в спальне уложил в кровать, лег рядом. Его тело пылало, будто у него внезапно поднялась температура. Пытаясь взять паузу, словно перед прыжком в пропасть, Надя попросила его остановиться и сказала, что хочет его поцеловать не торопясь. Она столько раз представляла в своих мыслях, что делает это так, как ей хочется, что сейчас не могла себе поверить – это, наконец, случилось. Она медленно гладила его щеки, волосы, трогала уши, касалась губами лица, чувствуя жесткие ресницы и чуть влажные веки. Неужели она совсем недавно хотела сбежать от него? Это немыслимо! Лучше сразу перестать существовать. Как же она его любит!

Он некоторое время лежал, замерев, будто пытался осознать, что она с ним так неумело делала, потом провел руками по ее спине и бедрам и снова настойчиво прижался к ее губам, мешая дышать. Сердце его забилось рывками, будто хотело выскочить прочь, он стал неудержимо порывистым, уверенно вовлекая девушку в собственный ритм движений. Она сдалась, подчинившись, ей показалось, что вокруг начал стремительно зарождаться ураган, в эпицентре которого постепенно исчезали недавние сомнения, и в эти минуты они остались последними живыми людьми на всей земле, которым был подарен только этот вечер. Надо было успеть почувствовать друг друга, изучить, попробовать, запомнить вкус и запах – пока этот ураган окончательно не уничтожил их. Их движения, биения сердец, сбивчивые дыхания постепенно слились в один непрерывный поток. Она знала, что совсем скоро в ее жизни впервые произойдет нечто очень важное, чему еще не было объяснения, но после чего она изменится навсегда. И торопилась достичь этой вершины, и непроизвольно торопила его. Появилась уверенность в том, что происходящее было предельно важным. Если бы этого не случилось, они бы оба, наверное, погибли, не дожив до утра.

…Когда все закончилось, он отпустил ее и неуклюже, будто совсем лишился сил, перевалился на бок. Очарование единства исчезло. Сергей неудержимо отдалялся от нее, ослабевший и уже почти чужой. Надя была потрясена этим внезапно нахлынувшим ощущением телесного одиночества. На глазах непроизвольно выступили слезы, сердце сжалось от внезапной обиды – ей показалось, что он, еще минуту назад такой страстный, стал равнодушен к ней. Сергей обеспокоенно заглянул ей в лицо.

– Тебе больно? Почему ты не остановила меня? Я сам не мог, прости.

Надя погладила подушечками пальцев колючую щеку.

– Это было невозможно.

– Дурочка ты моя маленькая, – он осторожно поцеловал ее глаза, собирая губами с ресниц соленые слезинки.

От этой тихой ласки Надежда горько разрыдалась, словно смертельно боялась не дождаться ее. Унизительное чувство внезапного одиночества отпустило, на смену ему пришло облегчение – она больше не одна. Сергей крепко прижал ее к себе и стал гладить, приговаривая какие-то глупые нежные слова. Почувствовав кожей его большие ласковые руки, она затихла, слезы постепенно высохли, дыхание успокоилось. Она тихо позвала его.

– Сережа…

– Что, моя девочка?

– Я очень боялась, прости…

– Я тоже. Ты мне очень нужна.

– Ты мне тоже…

Некоторое время они лежали молча, разговаривать не было сил. Он быстро уснул, прижавшись к ней всем своим большим телом, сонно задышал в макушку. В спальне стало совсем тихо, будто ее стены на веки вечные отгородили их от всего мира. Только чуть слышно потрескивало отопление. Надя удовлетворенно задремала, не думая о завтрашнем дне, – до него теперь было невозможно далеко. Уснула она совершенно счастливой – будто бесконечно долго среди чужих враждебных берегов искала свою собственную пристань благополучия, и, наконец, нашла.

…Туман лег на землю плотным облаком, закрыл самый лучший Надин день от яркого солнца и спрятал в ватных ладонях оголенные верхушки деревьев. Облетевшие листья кленов, еще недавно лежавшие на газонах яркими желто-багряными лоскутьями, скукожились и почернели, бесформенно распластавшись коричневыми мокрыми тряпками, видимое пространство исчезло в молочном мареве. Остались только тротуары под ногами, ныряющие в мелкую туманную взвесь прохожие и постепенно растворяющиеся в ней дома. Этот грустный город, недавно казавшимся таким чужим, стал невероятно близким. За его сумрачными пределами для Нади больше ничего не существовало, даже степного Цюрупинска с его милыми вишневыми садочками.