Когда я очнулась, на подушке лежал ловец снов с порванными нитями – пятый за последние три недели. А рядом с ним – восковые цветы, крепко связанные голубой тесьмой.
Подарок Абени; знак, указующий на то, как отыскать её в Бромли.
Точно сомнамбула, я поднялась и подошла к окну, отдёрнула занавесь и поднесла букетик к свету. Сейчас ничего мистического в нём не было, изящная поделка из воска и ткани – и одновременно печальный символ. Нераспустившаяся и увядшая роза – прекрасная дева, которой не суждено повзрослеть; лилия – потусторонний трагический знак, асфодель – цветок из долины мёртвых. Что хотела сказать Абени, передавая мне это? Предупреждала ли меня о грозящей опасности… или она говорила о себе?
В одиночку ни за что не догадаться.
Весь день я нет-нет, да и возвращалась мыслями к восковым цветам и к пророческому сну. На представлении определённо произойдёт нечто ужасное, чутьё в очередной раз не подвело Луи ла Рона, хотя пока он этого не знает. Может, отказаться от посещения цирка? Но дядя Клэр не поймёт, да и мальчики только и твердят о том, чтобы поскорей посмотреть на «Сад Чудес». Значит, переменить планы не получится, остаётся только надеяться, что сон сбудется дословно: кровь зальёт арену и первые ряды, но до балкона не поднимется.
И револьвер. Мне определённо следует взять с собой револьвер. Сэр Клэр Черри, язвительный и блистательный, разумеется, изволил шутить, когда советовал мне это, но в каждой шутке есть доля правды, а иногда даже и не доля. И с нами ведь будет Эллис – а уж он-то загодя заметит любую беду!
Немного успокоив себя таким образом, к вечеру я готова была разобраться и со второй частью сна. Однако мне требовался совет знающего человека… другого колдуна.
– Мистер Маноле, зайдите перед ужином ко мне в кабинет, – приказала я в присутствии мистера Чемберса и дяди Клэра вечером. Возможно, беседа затянется; в таком случае лучше нам не таиться и иметь официальный повод для разговора. – Нужно обсудить кое-что касательно расписания на завтра.
– Слушаюсь, миледи, – ответил Лайзо ровным голосом, но глаза у него сделались встревоженные.
Когда мы оказались наедине и удостоверились, что нас никто не подслушивает, он вдруг обнял меня. И прежде, чем я успела возмутиться – или растаять – тихо спросил:
– Что с тобой творится, Виржиния?
– Ничего особенного, – вздохнула я и сделала попытку освободиться, нежеланную, а потому не слишком успешную.
В конце концов, нет ничего предосудительного в таких объятьях. У меня толстая шаль поверх домашнего платья, и он даже не касается обнажённой кожи, только его руки, такие тяжёлые и тёплые, лежат у меня на плечах, и…
…и сердце бьётся, как сумасшедшее.