Кофейные истории

– Если вы намерены продолжить спор, то определим условия, как подобает людям вашего воспитания и положения, – ответила я. – Вы и миссис Скаровски изложите свои соображения о проклятии письменно, в десяти пунктах каждый, не больше и не меньше. Пишите коротко и ясно, например: «Нападение медведя – не случайность, а хитро подстроенное покушение».

– А это зачем? – не сдержалась на сей раз поэтесса.

В другое время я бы пощадила её, однако сейчас была слишком сердита из-за безобразной ссоры, которую они с журналистом устроили.

– Затем, что туманные строки вроде «Сгустится днесь туман злосчастий, на мрак бесчестия падёт, дождит ненастное ненастье, и тайна тайная грядёт» можно истолковать в свою пользу, что бы ни произошло… – Луи ла Рон раскашлялся, скрывая торжествующий смех, и я не удержалась: – Ровно как и газетные заголовки: «Страх и ужас во мраке зимы под куполом прибежища чудес». Так что пока отбросим красоту в угоду простоте. Все согласны?

Возражений не нашлось.

Поэтесса и журналист разошлись по разным углам кофейни и застрочили с такой скоростью, что бумага едва не начала дымиться. Затем они отдали мне свои эпистолярные шедевры, каждый на половину листа, которые я и разложила по конвертам, залив сургучом с оттиском личной печати.

Гости следили за этим действом с небывалым азартом; кажется, кто-то ещё и между собой заключал пари, пытаясь угадать победителя.

– Надеюсь, моего поручительства достаточно? – спросила я, отдавая Мэдди конверты. – Что ж, тогда вскроем их, когда дело будет завершено, и зачитаем вслух. Тот, чьи предположения окажутся ближе к истине, победит. И, разумеется, неподобающее поведение будет строго покарано – отлучением от «Старого гнезда» на веки вечные, – добавила я, стараясь преувеличенно торжественным, а потому смешным тоном и улыбкой смягчить угрозу.

Луи ла Рон перевёл дыхание и вдумчиво пожевал губу. А затем осведомился аккуратно:

– Простите, леди Виржиния, но что следует понимать под «неподобающим поведением»?

– О, ещё не думала. Пожалуй, решу, когда в этом возникнет необходимость.

Гости вежливо посмеялись. Однако в тот вечер никто больше не позволил себе даже голоса повысить – и это, не скрою, весьма польстило моему самолюбию.

Что же до Рене Мирея, я намеревалась строго отчитать его. Но, заглянув на кухню вечером, обнаружила, что он действительно придумал новый десерт: яблоко, разделённое на две половинки, запечённое в бисквите и сдобренное специями. Одна часть пирожного была украшена белым шоколадом, а другая – чёрным.

Называлось всё это «Яблоко раздора».

– Не знаю, что и думать, – мрачно вздохнул Георг, исподлобья глядя на пирожное. – Учитывая то, какая хорошая память у ваших гостей, леди Виржиния, это – крайне скандальная новинка. Но…

– Но?

– Действительно шедевр.

– Потому что я действительно гений, – скромно заметил Рене Мирей, выглядывая из-за двери.

Вид у него был совершенно пьяный.

Впрочем, вскоре даже спор между миссис Скаровски и Луи ла Роном померк перед вестью, что захватила умы всех бромлинцев: газеты раструбили, что герцог Хэмпшайрский скончался.

До сих пор мне и в голову не приходило, что он был настолько крупной фигурой. Но сейчас… Словно кто-то намеренно раздувал пожар вокруг его имени. Газеты пестрели заголовками, один другого нелепей. Одни называли нападение разъярённого зверя – это оказалась, к слову, медведица по кличке Девочка, а не медведь – карой небесной за разгульную жизнь, которую вёл герцог. Другие считали, что всё произошедшее – не что иное, как изощрённое покушение, точнее, убийство. Некоторые даже требовали сжечь цирк и повесить всех без исключения артистов, но такие голоса, к счастью, звучали недостаточно громко.

И очень, очень много говорили о политике.

«Всё пропало, Аксонии конец» – герцог словно предвидел в последнем предсмертном озарении, какие лозунги появятся на первых полосах газет, о чём зашепчутся в салонах… За всем этим мне виделась чья-то злая воля.

И не только мне.

Эллис заявился в кофейню через два дня после достопамятного спора – вымотанный, продрогший и сердитый.

– Признайтесь, Виржиния, это вы меня осчастливили? – с ходу спросил он, прямо на пороге стягивая пиджак. Механически поправил перевернувшуюся подтяжку на плече, затем ощупал рукава пиджака и скривился: – Бр-р, его бы просушить… Вас не смутит, если я останусь в одной рубашке? Премерзкое время – конец марта, то холодно, как в ноябре, то солнце пригреет.

Время уже близилось к полуночи; в зале не осталось никого, ставни были опущены, а двери – заперты, потому я лишь пожала плечами:

– Ваша простуда смутит меня больше, а потому поступайте как знаете… Сплетничать о нас здесь некому. К слову, на кухне печь ещё не остыла.

– Прекрасно! – сразу повеселел детектив. – Значит, и то, что на плите, не остыло тоже. Там ведь есть что-то?

– Кажется, пирог… – договаривала я уже пустому крыльцу.