Когда ад замерзнет

Моими глазами. Папиными глазами, да.

О господи.

— Я не могу ее взять.

Роза с Ритой охнули хором, толстуха заломила руки, но они не понимают. Я не могу. Я не хочу. Мне абсолютно не нужна эта маленькая визгливая обуза, которая пришла в мир, чтобы напоминать мне, как меня предали.

— Линда… — Рита смотрит на меня так, словно я только что на ее глазах убила котенка. — Ты… ты не можешь. Вот сейчас, когда она…

Блин. Она права, я не могу оставить сопливую гадину здесь.

Но если она думает, что я стану скакать вокруг нее и вестись на ее противный визг, ее ждет огромный сюрприз.

Я встаю с банкетки и беру за руку Лизкину дочь. Что ж, мама с папой сейчас смотрят на меня и радуются — их дурочка снова поступила как должно, ну и как иначе, ведь это же моя племянница. Вот я просто слышу мамин голос — конечно, это же родная племянница!

Я тупая, правда. Мне совершенно не надо было сюда приезжать, Рита справилась бы здесь и сама, ее муж знаком с толстухой, договорился бы о посещении.

— Линда.

Рита смотрит на меня в упор, и я вижу, что она поняла — я все уже в голове сложила.

— Это низкая манипуляция.

— Послушай… — Рита сейчас особо серьезна. — Мы с Игорем могли бы ее взять, но это был бы длительный процесс, девочка не могла ждать. И мы все равно чужие для нее.

— Я тоже ей чужая.

— Ну, судя по тому, что за несколько месяцев разлуки она тебя не забыла, мало того — бросилась к тебе и ухватилась, как за спасательный круг, она так не думает. Я всегда исхожу из интересов ребенка, пойми. А в интересах этого ребенка было как можно скорее покинуть приют, даже если придется жить с теткой, которой она не нужна и для которой она — обуза, это для данного ребенка все равно лучше, чем приют.

— Да идите вы все в пень, самаритяне. — Я плевать хотела, кто меня сейчас слышит, потому что я очень зла. — Вы нырнете в свои жизни, только вас и видели, а я буду вынуждена годами нянчиться с Лизкиным отродьем, пока она в тюрьме бьет баклуши. А потом она выйдет и явится ко мне, у нее будет причина — вот эта вечно ноющая и визжащая особь. А так бы она явилась в приют, а не ко мне.

— Линда, я думала о девочке, а ты думаешь только о себе.

— Это потому, Рита, что за всю мою жизнь никто другой обо мне не думал. — Я сейчас взорвусь и сровняю с землей этот клоповник и всех, кто в нем находится. — Всю мою жизнь были только «девочки» — уступи, она же твоя сестра! Будь умнее, отдай, разве тебе жалко для сестры! А теперь новая песня: она же твоя племянница! А кто-то помнит, что я тоже живая и что я не бесплатное приложение ни к сестре, ни к племяннице, да ни к кому вообще, кто-то об этом хоть раз вспомнил?! Так не нужно меня осуждать за то, что я хочу сама о себе позаботиться, ведь никто никогда не заботился обо мне!

Здесь хорошая акустика, и мне абсолютно плевать, что наша перепалка слышна даже в космосе.

— Линда, я понимаю, правда.

— Ни хрена ты не понимаешь, Рита. — Я ощущаю страшное опустошение и безнадегу. — Тебе кажется, что ты совершаешь доброе дело, но ты делаешь его за мой счет. Очень легко быть добрым за чей-то счет, вот ты подстроила все это, а ты не подумала, что я не возьму девчонку, ее оторвут от меня и уволокут обратно в группу, и что она почувствует? И что чувствую я, когда вынуждена забрать ее, потому что иначе и правда совсем предательство. И как я стану жить вот с этим, каждый день вспоминая, как Виталик ушел гулять с Лизкой и как она оглянулась и посмотрела на меня этим своим глумливым взглядом, Виталик-то ей на тот момент и нужен не был особо, ей хотелось уязвить меня, они с Катькой всю жизнь соревновались, кто сильнее ранит или обидит меня, а родители повторяли мантру: ну что ты, разве можно обижаться, ведь это сестра!

— Потому что они не знали, как это изменить.

— Ага, а потому просто оставили все как есть, бросив мою жизнь на растерзание «девочкам». А в результате нет никого, и дома нашего нет у меня, а есть жуткая конура с трупами, и Лизкина дочь на моей шее, с тем и возьмите.

Роза и толстуха наблюдают за нашей перебранкой, округлив глаза. Ну да — я тупая, вывалила всю подноготную прямо на людях, но я сейчас в отчаянии. Я не могу забрать в свою жизнь Лизкину дочь.

— Линда, ты должна это отпустить.

Толстухе-то лучше бы помолчать, что она знает о жизни, эта расплывшаяся жирная жаба. Да, красотка, расскажи мне о Вселенной, эгрегоре и лучах поноса. Вот самое то — советовать мне что-то отпустить, и время подходящее.

— Ладно, проехали. — Я смотрю вниз и вижу Лизкину дочь, намертво ухватившуюся за мою ногу. — Вышло так, как вышло, что теперь. Идем, отпусти моя ногу.

Она сует мне в руку горячую влажную ладошку и вопросительно смотрит на меня.

— Все, едем домой.

— Бабуля где?

— Умерла, а то ты не знаешь. И дедушка тоже, и папа, и вообще все. Но мы поедем отсюда домой, это я тебе обещаю.

И хотя не сразу, но машина везет меня в сторону моего нового дома.