Когда Алиса упала

– Мне все равно, спихнул кто Алису с крыши или она сама прыгнула. Мне нет до этого дела.

Я борюсь с Кэти, толкаю ее в грудь. Простыня обмоталась вокруг моей руки, затянулась точно петля. Я глотаю воздух ртом и пытаюсь приподняться.

– Отпусти.

– Тихо, Мэрион, тихо. – Кэти заботливо поправляет простыню, как если бы я была ребенком. – Тихо. Тебе приснился кошмар.

– Нет, ты была здесь…

Но я не заканчиваю фразу, слова сворачиваются под ее взглядом.

Кэти явно забавляется: сначала поднимает в улыбке правый уголок рта, потом левый, и глаза у нее лихорадочно яркие. Прикусывает губу, не сводя глаз с моего шрама. Сжимает завязки моей перевязи и спрашивает:

– Что она сделала? Когда дверь открыли?

– Я не…

– Ты сказала, что дверь кто-то открыл. У нее было только два варианта: либо остаться в комнате, либо бежать. Она не осталась. Правда? И если она решила бежать, то почему на крышу, а не вниз по лестнице и в лес?

Глаза у Кэти расширяются и бегают из стороны в сторону, будто перед ней разматывается вся история.

– Три двери. Одна, потом другая, потом третья. Вверх по лестнице. Крыша крутая, черепица скользит. Непросто удержаться на ногах. А потом надо пробежать по карнизу. Она должна была сознавать, что именно этого она хочет. Правда?

Дыхание у нее горячее и кисло-сладкое. Она потирает губу. Смотрит на что-то за моим плечом.

– Самый край здания, там, где склон, где выше всего, где дольше всего падать. Вот там она остановится. Вытянет руки, занесет ногу, шагнет. Так она мне описывала свой план.

Я открываю рот. Не могу пошевелиться.

– Именно так все и сказала. Она этого хотела.

Кэти тянет за пуговицу на моей ночной рубашке, встает и выходит из комнаты, белое кружево на ее шали сияет. У лестницы она останавливается и, положив руку на перила, говорит:

– Спокойной ночи.

* * *

Утром я сижу на крытой веранде в кресле-качалке, которое вынесли сюда Кэти с Сиршей, на столике рядом стопка журналов, тарелка с ломтиками мяса и сыра. Сирша испекла хлеб с патокой, он все еще теплый и пахнет упоительно. Лайонел стащил кусочек и отправился к лодочному домику, где его ждали Элиас и Эмос. Он машет мне, подхватив лом, и кричит:

– Все в порядке!

Не знаю, что он имеет в виду и почему не сердится, что я разбила коляску Харгривсов, почему не встревожен тем, что я чуть не погибла. Нет, он просто прокричал «Все в порядке» и принялся выламывать доски.

Я смотрю, как Эмос подхватывает старое кресло-качалку, закидывает его на плечо. Он гладко выбрит, на нем фетровая шляпа – одна из шляп Элиаса. Русые волосы все так же до плеч, но теперь они блестят. Меня настораживает взгляд его серо-зеленых глаз – взгляд, который задерживается на мне лишнюю секунду. Он кивает и кидает кресло в общую кучу. Оборачивается ко мне, заслонив глаза рукой.

– Как ваше здоровье?

– Спасибо, Эмос. Все хорошо.

Но если бы с меня писали картину, ее следовало бы назвать «Больная». Я не хочу болеть, меня изводит беспокойство, вызванное снами, – Кэти уверяет, что не спускалась из своей комнаты, – сны кружат, и кусают, и прячутся, стоит мне только посмотреть на них.

Я пытаюсь запахнуть шаль, которую мне принесла Кэти, но с одной рукой ничего не выходит, шаль застряла. Я оставляю попытки. Даже если удастся высвободить ткань, я полчаса буду натягивать ее на свою бесполезную руку.

Кэти зашла ко мне рано, когда небо за окном все еще мерцало фиолетовым и казарки, как всегда на рассвете, жалостливо кричали.

– Скажешь, сестричка, насколько туго затягивать повязку? Смотри, что я тебе принесла. Так ты будешь выглядеть элегантнее.

Согласна – если кому-то нравятся шелковые шали с узором из павлинов и фей. Кэти уехала в город, пообещав привезти что-то еще более миленькое.

Я откидываю голову на спинку кресла и разглядываю трещины на потолке веранды. Между двумя досками колышется паутина, в углу бесформенная масса – старое гнездо шершней. Зато длинный стол накрыт парчовой скатертью, а завтрак подают на фарфоре.

Может быть, это правда. Может быть, Алиса сама решила спрыгнуть с крыши. Но почему тогда Китти так напугана? И Хэрриет Клаф? Я провожу подошвой туфли по деревянному полу и вспоминаю, как шуршали ее накрахмаленные юбки. Бродерс-хаус – дом с секретом: роскошный парадный вестибюль, ухоженный цветущий сад и пластинка на замке в комнате Алисы, исцарапанная ее ногтями. Может быть, все правда. Может быть, после определенного срока человек в подобном месте теряет всякую надежду. Если она и в самом деле прыгнула. Именно так она мне и сказала.

Мне нужно во что бы то ни стало увидеть блокноты.

– Тетя.

Тоби вприпрыжку сбегает по ступенькам, ведя ладонью по перилам, замирает передо мной. Оценивающе смотрит, склонив голову набок. Приближает ко мне лицо и заглядывает прямо в левый глаз, так что я вижу только золотые крапинки в синем море его глаза.

– Я вижу твою душу.

– Правда?

Он раскачивает кресло, толкая его за ручку, и поворачивается, чтобы посмотреть на мужчин во дворе.

– Сегодня будет костер.