Когда Алиса упала

Слышится скрежет отрываемых досок, стук – домик внизу разбирают. Доски еще пригодятся. Вот остались лишь столбы и стропила. Эмос забирается по лестнице на остатки крыши, садится верхом на балку.

Все куда-то подевались. Я откусываю от ломтика сыра, смахиваю крошки с юбки. Все заняты.

– Тоби, отнеси парням хлеб с патокой.

– Я хочу пострелять из лука.

– Понятно.

Сапоги Эмоса раскачиваются в такт со взмахами его топора.

– Я пойду прилягу. Отнеси хлеб ребятам, хорошо? Хочу, чтобы в доме было тихо.

– Но…

– Отнеси хлеб.

Тоби собирается что-то сказать, но я останавливаю его, мягко прикоснувшись к руке:

– Завтра. Обещаю.

* * *

В доме странная тишина. Шторы в комнатах задернуты, чтобы защитить от вязкой жары и яркого солнца, и свет в комнатах красновато-коричневый. Мебель и безделушки словно мухи в янтаре. Свет попадает в коридор из окошка над дверью, напоминающего открытую рану.

Я тихо ступаю в домашних туфлях по паркету, вдруг под ногой стонет половица – я замираю. Преодолев коридор, заглядываю в кабинет Лайонела. Пылинки висят в воздухе, им лень даже падать на пол. На уголке стола забыта недопитая чашка кофе. Молоко свернулось. Руки дрожат. Я сжимаю их в кулаки. Обхватываю перевязь пальцами.

Дергаю ручку шкафчика слева от письменного стола, там лежат заявления в полицию и блокнот, брать который брат не имел права. Шкафчик заперт. Все ящики. И ящики стола тоже.

Громкий скрип. Я перестаю дышать. Но это просто старый дом подает голос.

Я опускаюсь на колени, провожу рукой под средним ящиком, однако ничего не нахожу. Никакого спрятанного ключа.

Если бы только я умела так же ловко обращаться с булавкой, как Лайонел, научилась бы у него, когда мы были детьми. Я считала это жульничеством. Задирала нос и удалялась в свою комнату. Хорошая маленькая девочка.

Глаза останавливаются на полке напротив – фотография Лидии задвинута вглубь. Ее легко не заметить, если стоишь, но сидя за столом, смотришь прямо на нее. Лайонел редко говорит о ней. Как будто ее имя вызывает боль, которую лучше похоронить.

Я проскальзываю в кухню. Нахожу нож с тонким лезвием. Прячу в складках юбок.

Но толку от него нет. Лезвие слишком широкое для замка и слишком толстое, чтобы проскользнуть под ящик шкафа. Я иду в гостиную, к секретеру Кэти. Полочки заставлены безделушками. Они за стеклянными дверцами, и я без труда поворачиваю замок ножом. Я не знаю, чего ищу. Поднимаю вазу, раскрашенную рубиновым и золотым, наклоняю ее посмотреть, что внутри, – только золотая застежка от колье. Почетное место на средней полке занимает синяя птица счастья, а на нижней – ферротип Кэтиных родителей в лучших воскресных платьях: отец с мохнатыми бакенбардами, мать в круглых очках; ее рука, лежащая на коленях, размыта, потому что она слишком быстро убрала ее. Я с ними не знакома: они последовали за другой дочерью в долину Огайо. Если Кэти и получает от них письма, новостями с нами она не делится.

Я закрываю стеклянную дверцу и поворачиваю замок. У письменного стола только один ящик, но он широкий и глубокий. Я с силой тяну за ручку. Выдвигаясь, ящик визжит в тишине комнаты, словно банши. Я прижимаю его бедром, чтобы он не выпал.

Слева гроссбух из зеленой кожи с потертыми уголками. Два пера на тряпочке. Темные чернильные пятна на ткани. Стопка писчей бумаги.

Положив гроссбух на стол, я заглядываю вглубь ящика. Небольшая шкатулка. Кладу ее на ладонь. Простая, кленовая, отполирована маслом. Я ставлю шкатулку на гроссбух и поднимаю крышку, которая держится на петлях. Внутри мешочек из мятого бархата, атласные шнурки туго затянуты. Я пытаюсь поддеть узел пальцем здоровой руки, но ничего не получается. Я изгибаюсь, чтобы захватить кончик шнурка, используя перевязанную руку как опору, но узел не поддается, и, дернувшись, я перевязью сбиваю шкатулку на пол. Быстро подбираю. Возвращаю внутрь мешочек и опускаю шкатулку в карман юбки.

В гроссбухе лишь обычные записи о тратах на яйца и молоко, выплате еженедельного жалованья Мортонам. Почерк у Кэти с завитушками, но цифры все четкие. Деньги на хозяйство, выданные Лайонелом. Покупка ниток и плетеных корзинок. Я пролистываю страницы назад, до 5 апреля. Провожу указательным пальцем по цифрам и останавливаюсь. Пуговицы 10 долларов. Немыслимая сумма за пуговицы, даже для Кэти, – наверное, я пропустила строчку. Голова у меня начинает гудеть. Я провожу ногтем по строке гроссбуха – от суммы к статье расходов.

Все остальные цифры сходятся, Кэти аккуратно отмечала повседневные расходы, Лайонел щедро и регулярно давал ей деньги на хозяйство. Сколько же у него кредиторов? И снова.

6 мая: пуговицы 10 долларов.

И 5 июня то же самое.

7 июля в двойном размере. Последний платеж.

Я возвращаюсь к первому числу. Никаких необычных платежей до 5 апреля. В каждом следующем месяце – покупка пуговиц на сумму не меньше десяти долларов.

И всякий раз Кэти платила за пуговицы почти половину суммы, которую Лайонел выдавал на хозяйство.