Когда киты выброшены на берег (СИ)

— Я задал очень простой вопрос. Неужели так сложно дать простой ответ? Да или нет?

Его большой палец снова будто бы невзначай погладил её между ног через ткань белья.

— Да, чёрт возьми, — выдохнула Сакура.

— Если ты так настаиваешь, — протянул Годжо.

Его голос звучал бархатно, насыщенно и глубоко, словно хорошо выдержанный крепкий виски, что терпко раскрывается палитрой вкуса на языке и обжигает горло. Годжо стянул с неё оставшуюся, уже совсем ненужную тряпку. Заставил развести бёдра шире. Сакура вжалась лопатками и затылком в холодную ткань простыней, выгибаясь в пояснице, и простонала в голос, когда почувствовала язык Годжо между ног. Широким и плавным движением он прошёлся по складкам, заставляя тело изойтись дрожью. Сакура вдруг отчётливо поняла, что закрыть глаза самой во время процесса — не одно и то же, когда их закрывают тебе. Годжо не делал ничего сверх меры, пусть делал всё уверенно и умело. В шутку стоило бы назвать это классическим отлизом без излишеств. Сакура бы даже рассмеялась такой похабщине. Нервно, разумеется. Скрывая собственное стыдливое смущение. Да, рассмеялась бы, не будь ей сейчас так хорошо.

Ступни разъехались по простыням. Сакура выгибалась, постанывая. Связанные руки мешались, на давали ощутить привычную свободу. Заметно ограничивали действия. Это вызывало новые ощущения. Она едва ли могла назвать их комфортными, но язык Годжо двигался в одном темпе, намекая телу на отличную возможность получить разрядку. Первый оргазм накрыл с головой. Разум ненадолго превратился в сломанный радиоприёмник, который совершенно не ловил новых волн далёких радиостанций. Поэтому Сакура не сразу заметила, что Годжо не перестал двигаться. А когда поняла, мозг иглой поразила внезапная догадка. Из-за чрезмерной стимуляции Сакура болезненно зашипела. Попыталась отодвинуться. Но руки легли по бокам, надёжно фиксируя бёдра и зад на месте. Это было слишком. Острые ощущения размывали грань между жгучим удовольствием и выворачивающим наизнанку дискомфортом. Чёртов ремень впивался в кожу. Сакура, будто пьяная студентка с разбитыми коленями и переломанными каблуками на единственных туфлях, не могла собрать мысли воедино.

И когда губы разомкнулись, чтобы всё-таки произнести простое «перестань», вместо слов от стен номера, как рассыпанные по полу жемчужные бусины, отлетел долгий, протяжный стон. Второй оргазм был одним из самых сильных, что её тело когда-либо испытывало. Сакура натянулась вся гитарной струной, а потом обмякла, ощущая дрожь, но не силы, чтобы с ней совладать. Годжо ещё несколько раз провёл языком по слишком чувствительным складкам. Потом навис над Сакурой тенью. Взял пальцами острый подбородок и заставил открыть рот. На нежный язык Сакуры тут же упали вязкие капли смеси её соков и его слюну. Потом влажные губы коснулись щеки.

С Сакурой впервые кто-то делал подобные вещи. Наручники в её жизни случались. Не бутафорские, а настоящие. С максимальным количеством насечек, чтобы лучше подогнать под размер запястья. Случались и мужчины, которые пытались вести себя властно и грубо, играя роль альфа-самцов, на деле же являлись не страшнее кастрированной болонки. Придушить её, назвать «шлюхой» для придания остроты сексу тоже пытались. Такие больше ничего и не могли, по-другому подводить к острым граням без пошлости и грубости не умели. Таких Сакура останавливала быстро и не позволяла к себе больше прикасаться. Годжо же не надо было называть её похотливой сукой или делать больно, чтобы получить контроль. Годжо делал это более тонко и изящно, давая понять, что всё может прекратиться, стоит только захотеть. Поэтому Сакуре не хотелось.

Сейчас её тело превратилось в один сплошной оголённый нерв. Она стонала от каждого нового прикосновения: Сатору целовал её грудь, на этот раз уделяя пристальное внимание соскам. Ласкал языком, чуть прихватывая зубами. Целовал нежную кожу, хаотично, беспорядочно переходя то на рёбра, то скользя по животу. Сакура была слишком чувствительна, излишне отзывчива. Ей хотелось ещё и вместе с тем не хотелось заходить дальше. Она металась, стонала, оглушённая внезапной палитрой противоречивых чувств.

— Развяжи, — потребовала дрожащим голосом. — Развяжи.

Последнее прикосновение клеймом легло на низ живота у подвздошной косточки. Сатору отстранился, Сакура слышала шелест ткани его брюк. Потом тонкие пальцы подцепили край повязки и подняли её на лоб. Сакура зажмурилась от резкого света — да, он был не таким ярким, но всё равно показался ослепительнее солнечных лучей. До рези в глазах. Из-за возросшей чувствительности выступила влага, образуя почти полноценные слёзы. Сатору убрал из большими пальцами и снял повязку совсем.

— Хочешь прекратить? — спросил он.

— Я хочу… — Сакура тяжело дышала, ощущая, что вот-вот заплачет по-настоящему. — Я хочу, чтобы ты меня развязал…