Когда мертвые заговорят

– Я знаю, что причинит тебе боль, малышка.

Господи, да ведь это же голос из прошлого, это тот самый голос, который преследовал меня после убийства Сьюзен и… и даже до ее смерти. Голос, который мерещился мне повсюду. Голос Неизвестного, который беспрестанно вопил в моих ночных кошмарах: «ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ! ЗАТКНИСЬ!» Этот голос был известен дальним уголкам моего сознания, и вот я услышала его вновь. Голос был рожден Ледой Стивенсон. С ее губ слетела усмешка, как в самом страшном ночном кошмаре. И как в ночном кошмаре, я не могла двигаться.

Тело отказалось мне повиноваться, оно налилось свинцом. Какой-то изощренный таксидермист набил меня опилками и другими подручными материалами.

Я не могла пошевелиться, глядя, как Леда обнажает зубы в улыбке. Изо рта высунулся язык, и с него к подбородку стекла капля крови. Я, как зачарованная, проследила за ней. Затем попыталась подняться на ноги, но не смогла. И все же, несмотря на то, что собственное тело мне больше не подчинялось, я не могла не почувствовать жесткую шершавую ладонь на пояснице под свитером. Леда крепко вцепилась в косые мышцы моего живота, а затем подняла вторую руку и всадила в меня нож.

– У тебя глаза убийцы, Кая, – произнесла она шепотом.

Оказывается, их было слишком много.

Слишком много девочек по имени Леда Стивенсон.

И мне не удалось победить их всех.

* * *

Внезапно я очутилась за рулем маминого автомобиля и услышала со стороны заднего сиденья голос Джорджи:

– Кая!

Я бросила недоверчивый взгляд в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что мне не почудилось. Но она и вправду была там. Кудрявые каштановые волосы торчали во все стороны, на губах играла улыбка.

Не отвлекаясь от дороги, я поправила зеркало, чтобы лучше видеть сестру, и словила ее довольный взгляд.

– Что? – спросила я. Джорджи тряхнула головой:

– Сегодня я поняла, что стану врачом.

– И почему же?

– Ну… – Джорджи качнулась туда-сюда, затем решительно продолжила: – Сегодня на уроке музыки у нашей учительницы лопнула струна на гитаре и ударила ее прямо в нос! Представляешь?! Ей было так больно, что она заплакала. А я не могла ей помочь.

– Ох… – пробормотала я. – Мне очень жаль твою учительницу. И я думаю, идея стать врачом просто отличная.

Говоря все это, я ощущала на задворках сознания настоящую боль от настоящей раны, которая была нанесена настоящим охотничьим ножом. Все было настоящим. Кровь. Боль. Мой вспоротый живот. Вот только Джорджи была ненастоящей. И Леда Стивенсон тоже.

Боль осталась в прошлом, в реальности, здесь же, в мамином автомобиле рядом с Джорджи, я почувствовала себя в безопасности.

Я решила, что пока умираю, могу насладиться новым воспоминанием. Голос Джорджи, запах ее шампуня, шкурок от мандаринок в бардачке (мамина работа), новых учебников для подготовки к экзаменам… я хочу чувствовать их. Не заплесневелые обои на стенах детектива Дина. Не вонь разлагающегося трупа. Я хочу слышать гудение автомобиля и голос Джорджи, а не жужжание мух, похожее на мобильный телефон в режиме вибрации. Я не хочу чувствовать на языке металлический привкус крови.

А что, если я просто умру? Вот так – безболезненно и спокойно? Буду катить вместе с Джорджи на мамином автомобиле и разговаривать о будущем, буду мечтать об Аляске, о книгах, которые хочу прочесть… и больше никакой боли. Никакой борьбы. Нет ни Леды Стивенсон, ни Криттонского Потрошителя, ни Неизвестного. Нет смерти. Ничего нет.

Не так уж это и плохо, – решила я, притормаживая на светофоре. На город опускались уютные сумерки; небо казалось холстом, на который художник обильно вылил темно-синюю краску, расставив тут и там белые кляксы – это уличные фонари горели вдоль дороги.

– Ной сегодня был в нашей школе, и я видела, как вы разговаривали.

Я получила от Джорджи болезненный удар под дых. Конечно, она не представляла, какой эффект ее слова оказали на мое сознание, но я все вспомнила. Его улыбку и ямочки на порозовевших от смущения щеках, прищуренные глаза. Он признался, что у него аллергия на орехи, прямо как у меня; сказал, что завтра переборет передо мной страх и подсядет за наш с Селеной стол.

Я поежилась на сиденье, сжав руль обеими руками.

Я не хочу быть здесь.

Я не хочу это помнить, потому что эти воспоминания приведут к другим. Звенья цепочки тесно скреплены между собой, и Ной Эллисс – сладкий десерт перед обжигающей пыткой.

Я прикрыла глаза и услышала сигналы машин, возмущенные крики водителей: «Проезжай!» и «Горит зеленый!»

– Я не хочу здесь быть, – отчетливо сказала я, сильнее зажмуриваясь.

– Ты можешь быть где угодно.

Я распахнула глаза и посмотрела в сторону Ноя, сидящего на соседнем пассажирском сиденье. Раньше его там не было, но теперь – вот он, такой же, как и всегда. Все в той же, знакомой мне домашней одежде: в спортивных шортах, шерстяных носках, зеленой толстовке с капюшоном. В руках он держал большой мятый пакет с мармеладками в форме мишек.