Когда мертвые заговорят

– Наверное, – задумчиво продолжил он, вдруг подняв руку и погрозив мне пальцем, – придется хорошенько наказать тебя, за то, что напала на отца.

– Ты ничто, – перебила я.

– ЗАТКНИСЬ!

От улыбчивого мужчины, фантазирующего о том, как он научит меня охотиться, не осталось и следа. Теперь передо мной стоял психопат, не контролирующий ярость. Его агрессия передалась мне. Пусть только попробует приблизиться, и я убью его. Не знаю, как, но убью.

– Ты захочешь убивать, клянусь тебе, ты захочешь убивать!

– Ты ничто. Я не стану убивать ради тебя. Это ты ничтожество, – добавила я невпопад. У Джека на лбу выступила испарина. Он по-прежнему тяжело дышал, будто совершил пятикилометровую пробежку. И чем злее становился он, тем злее становилась и я. Он был похож на разъяренного быка, готового разорвать мое тело пополам, а затем сожрать все внутренности, а я – его слабое, но все же отражение. Когда его лицо обрело прежний нормальный цвет, а кулаки разжались, я все еще стояла, ухватившись пальцами за веревки.

– Я не сержусь на тебя, малышка. Мы с тобой только что познакомились, и я, как твой отец, сделаю шаг вперед. – Он действительно подошел ко мне, и, несмотря на то, что мне хотелось отвести взгляд от его противного лица, я пристально смотрела на него, чтобы он знал: я его не боюсь.

Джек остановился в двух шагах от меня, наверное, опасаясь, что я опять собью его с ног. Я заметила на его брюках пыльные отпечатки, а на рубашке грязь, и глянула на Леду, затаившуюся в углу. Она, наверное, собрала половину грязи своей одеждой.

– Ты захочешь убивать.

Я оторвала взгляд от Леды, зажимающей пальцами локоть, и посмотрела на Джека. В этот раз я не стала с ним спорить.

– О да, – пообещал он, видя, как меняется мое выражение лица. – Ты захочешь убивать.

А вдруг он… а вдруг он говорит правду? – в третий раз за вечер испугалась я. Джек смотрел на меня так, будто наперед знал, что и как я совершу. Я опять покосилась в сторону Леды. Ее ресницы (или мне так казалось) были влажными от слез. Хотя ран-то на ней не было, по крайней мере видимых. Ей было обидно, что Джек обошелся с ней так плохо, сбил ее с ног, когда она хотела защитить его, назвал ее ничтожеством.

– Не думай о ней, – Джек, перехватив мой взгляд, сказал это так просто, будто девушка, прислонившаяся к стене амбара, была куклой и не испытывала эмоций.

Это он ничтожество! Он ничтожество, раз так говорит, раз так поступает!

Я с трудом разжала челюсти.

– Она ведь твоя дочь.

Джек задумчиво склонил голову к плечу, пытаясь подобрать подходящее слово.

– Она… она меня очень разочаровала, Кая. Она совсем на меня не похожа, она малодушная, слабая, ничего не умеет…

Под «не умеет» он подразумевает «не хочет убивать»?

– А если меня оставят на второй год, вы с мамой все равно будете меня любить? А если я никогда не поступлю в колледж?!

– Родители должны любить своих детей, несмотря ни на что, малышка. Но ты, конечно же, должна поступить в академию и никак иначе. Главное, чтобы ты ничего не боялась. Страха не существует. Он в твоей голове.

– Родители должны любить детей, несмотря ни на что, – повторила я слова отца. Сейчас мой голос не был голосом той маленькой девочки. В нем не было ноток страха, благоговения и наивности, только жесткость, холодность и притворное равнодушие.

Джек поднял бровь, с легкостью соглашаясь:

– Ты права. Я люблю Леду. Папочка ведь любит тебя, малышка? – Он повернул голову в ее сторону, и девушка вздрогнула и закивала, быстро найдя его взглядом.

– Я тоже тебя люблю.

На ее посеревшем от пыли лице прокатились две новые дорожки слез, но Леда выглядела так, будто… она не знала о том, что плачет, потому что плакала не она сама, а что-то внутри нее, что-то, что по-прежнему, несмотря на возраст, оставалось хрупким, ранимым и могло уловить настоящую правду в словах папочки. Это была та часть Леды, которая, несмотря на промывку мозгов, все равно знала, где добро, а где зло, где правда, а где ложь.

Чтобы опять не сорваться с цепи, я лишь на секунду прикрыла веки, испытывая одновременно отвращение и сочувствие. Коктейль получился таким горьким и ядреным, что из ранки на щеке опять выступила кровь. Сглотнув, я повернула голову в сторону Джека и спросила:

– Что ты с ней сделал?

– Мой отец ничего со мной не делал! – рявкнула Леда из своего угла. Я опешила, услышав стальные нотки. Джек подарил ей одну из своих снисходительных, трофейных улыбочек:

– Правильно, малышка.