Когда мертвые заговорят

Я буду лежать в стеклянном гробу под землей, – прозвучали в голове слова песни. Мысленно я отмахнулась от них, затем с натянутой, но, как мне кажется, радушной улыбкой похлопала по дивану рядом с собой. Обивка под ладонью была гладкая и прохладная.

– Садись ко мне.

Леда с детской непосредственностью улыбнулась и пересела на диван. Я повернулась и, положив на спинку дивана локоть, спросила:

– Что на самом деле случилось в больнице? – Меньше всего я хотела на нее давить, зная, чем это чревато. Но вместе с тем еще меньше хотела притворяться, что все хорошо и я не переживаю. – Тебя кто-то обидел?

В ответ она смотрела спокойно, будто мои вопросы ее ничуть не волновали, а затем повторила прежние слова:

– На самом деле ничего не случилось, Кая.

А затем вдруг, – если бы я моргнула, точно не заметила бы, – по ее выбеленному лицу проскользнула тень разочарования, и она сказала:

– Не случилось того, чего ты от меня ждала.

Я затаила дыхание.

Я ничего не ждала от нее, абсолютно ничего, так почему она говорит так, будто совершила что-то страшное и непростительное?

Я выпрямилась и медленно сказала, бережно взяв ее ладони в свои:

– Я ничего не ждала, Леда. Я лишь хотела, чтобы у тебя было все хорошо.

Она ответила немного погодя, убрав свои ладони из моих. Мне показалось, что Леда выглядит как человек, который, принимая верное, но сложное решение, пытается отгородиться от всего, что может сбить его с пути.

Я для нее – отвлекающий фактор, – подумала я, и этот вывод мне не понравился.

– У меня все будет хорошо, – пообещала она, испытующе глядя на меня, будто думала, что я разгадаю за этими словами другие, правильные. В ее глазах появилась знакомая мне снисходительность; та самая, которая частенько мелькала на моем лице, когда я говорила с миссис Нэтвик:

– … Я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

– Я знаю. И будет. Но не сейчас. Еще не время.

Я подняла руку и пригладила ее волосы. Леда прикрыла глаза, как дикий звереныш, который никогда в жизни не чувствовал ласки, а затем вдруг резко поднялась на ноги, с воодушевлением улыбнувшись:

– У меня ведь есть для тебя сюрприз! – Не дожидаясь моей реакции, она убежала наверх, а я застыла в нетерпеливом ожидании, потопывая ногой в шерстяном носке по ковру. Леду нельзя было оставлять наедине с собой, и я корила себя за несмелость позвонить доктору Гаррисону или офицеру Крестовски, но мне казалось, что сейчас Леде важнее и полезнее мое общество. Ей важно побыть с семьей, пусть даже такой странной и нелепой.

Она с веселым топотом спустилась по лестнице, а когда я повернула голову в ее сторону, она спрятала руки за спиной, загадочно улыбнувшись. В этот момент Леда напомнила мне Джорджи, и сердце тут же сжалось от смешанных чувств.

Когда она приблизилась, я изобразила вежливое любопытство, спрятав опасение и неуверенность подальше.

– Я нарисовала для тебя кое-что, – произнесла она с мягкой улыбкой, а затем протянула мне бумажный конверт А4. Я взяла его и вытащила альбомный лист.

Сначала я почувствовала горячую волну изумления, а потом не менее горячую волну признательности. Леда нарисовала мой портрет, на котором я казалась живой и настоящей. Даже более настоящей, чем в реальности – это было мое другое лицо. Лицо девочки, которая никогда не сталкивалась со смертью.

– Поразительно. – Да, кажется, я сказала именно это. Это слово сорвалось с губ быстрее, чем я придумала что-нибудь другое, но я не могла сосредоточиться ни на чем, кроме портрета.

Спокойствие во взгляде, расслабленные полные губы, широко открытые темные глаза и острые скулы. Волосы заплетены в тугую косу, перекинутую на грудь. Нет, это не я. Я бы хотела быть этой девушкой на рисунке, но, к сожалению, это не так.

Я подняла на Леду взгляд, быстро соображая, что сказать.

– Это восхитительно. Меня никто никогда не рисовал, Леда. Большое спасибо.

Я все еще была поражена четкостью линий рисунка, умело наложенными тенями, мелкими деталями, которые нанесла Леда.

Я хотела сказать еще много хороших слов, но в голове крутилась одна-единственная мысль: «Будь у Леды другая жизнь, хорошая жизнь, она бы выросла совершенно иной». Потому что ее внутренний мир был полон очарования и красоты. Даже в ужасном и уродливом Леда видела что-то беззащитное и прекрасное.

То, как она передала мое лицо – без сведенных бровей, без жесткости в глазах и упрямо сжатых губ… – неужели Леда видит меня именно так?

В итоге она осталась довольна моей реакцией: ее голубые глаза признательно сверкнули, уголки губ дрогнули в улыбке. Она вернулась на диван и протянула вперед вторую руку, сжатую в кулак.