Когда мое сердце станет одним из Тысячи

— Здесь написано, что ты работаешь в зоопарке… Как дела на работе?

— Нормально.

— Ты не можешь на каждый вопрос отвечать «нормально». Попробуй отвечать чуть подробнее. Тебе же нравятся животные? Расскажи об этом. Важно показать себя профессионалом, но тебе нужно произвести теплое впечатление… человеческое.

— То, что я человек, должно быть очевидно. Вам что, кажется, что она примет меня за робота. Или инопланетянку.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Тебе нужно вызвать ее симпатию. Понравиться ей.

— Она должна решить, могу ли я жить самостоятельно. Должно быть неважно, нравлюсь я ей или нет.

— Ты права. Должно быть неважно, но это важно, — он растягивает губы в тонкой напряженной улыбке и отводит глаза. — Знаешь, многим не нравятся социальные работники. Это важная работа, но нас считают дотошными назойливыми морализаторами, указывающим людям, как жить. А когда тебя не любят, это все усложняет. Это несправедливо, но так устроен мир.

Я ерзаю на стуле и не знаю, что ответить. Обычно он так о себе не говорит. Мне и самой не особо нравится доктор Бернхардт. Но мне вообще очень многие не нравятся. Хотя должна признать, за исключением нашей последней встречи, он был одним из наиболее приятных взрослых в моей жизни.

— Вы мне не не нравитесь, — говорю я.

— Что же, это приятно слышать, — говорит он. — Иногда так и не скажешь.

Мне никогда не приходило в голову, что доктору Бернхардту есть дело до того, нравится он мне или нет.

— Как обстоят дела с твоим другом? — спрашивает он. — Стэнли, кажется?

Я замираю. Раз он спросил меня напрямую, я не могу избежать этой темы, не соврав. Поэтому я отвечаю ему как обычно:

— Нормально.

— Так вы все еще видитесь?

Я ничего не отвечаю, и он отводит взгляд.

— Я понимаю, что выразил некоторые сомнения насчет вашей дружбы. Но, может, я просто влез не в свое дело. Я имею в виду — тем, что сказал, но это — твое решение. Я не стану пытаться мешать.

Возможно ли это? Может, я не так его поняла тогда? Может, он не угрожал мне, может, это просто мое сознание исказило восприятие? Мне хочется ему верить, но меня предавали в прошлом.

Спонтанно я решаю поверить ему на слово:

— Хорошо, потому что Стэнли — мой друг, и это не изменится, независимо от вашего мнения.

Он смотрит мне в глаза:

— Наверное, меня это не касается, но… он просто друг?

Даже если бы я захотела ответить на этот вопрос, я бы не знала как. На самом деле я до сих пор не знаю, какого рода у нас отношения со Стэнли. Мы не целовались с той ночи, когда он сломал руку. Мы не говорили об этом, и он не пытался повторить поцелуй. Может, он ждет, что я проявлю инициативу. Если учесть мои сложности с границами, это не лишено смысла. Я продолжаю размышлять об этом, проигрывая ту ситуацию в своей голове. Часть меня хочет попробовать еще раз. Но волна тревоги останавливает, предостерегающий шепот доносится из Хранилища.

— Мы друзья, вот и все. — Это начинает походить на мантру. — Я предпочитаю не обсуждать это.

Он тихо вздыхает и переводит взгляд на свой планшет:

— Хорошо, давай продолжим.

Пока мы репетируем вопросы, его слова эхом звучат в моей голове: «когда тебя не любят, это все усложняет». Судья Грей, насколько я смогла запомнить, — строгая, сугубо деловая женщина. Немного как мисс Нэлл, но без вырывающего глаз чувства стиля. А я не тот человек, который легко внушает симпатию другим.

Если доктор Бернхардт прав, если решение судьи будет действительно основано на том, понравлюсь я ей или нет, — у меня большие проблемы.

— Значит, это Шанс, — говорит Стэнли.

Я киваю.

Шанс чистит крыло, переминается с ноги на ногу, сгибая когти и сжимая ветку.

— Красивый, — говорит Стэнли. — Ты сказала, что кормишь его с руки?

— Да. Он ко мне немного привык. Но мне стоит быть аккуратнее.

— Он опасен?

— Только для тех, кто его не уважает. Он позволяет заходить в свою клетку только мне, но у меня нет никакого особенного секрета. Нужно просто медленно двигаться и иметь терпение.

Здравый смысл. Но у большинства людей просто не хватает терпения.

Стэнли бросает на меня взгляд, голубые белки блестят. Они особенно хорошо заметны на солнце, словно яркая лазурь его радужной оболочки вышла из берегов и разлилась по глазам. Я жду, что он спросит, что случилось с ампутированным крылом Шанса, о котором все всегда спрашивают, но он не спрашивает.

Я отхожу:

— Идем, я покажу тебе других животных.

Мы идем по извилистой тропинке, проходя мимо гиен, речных выдр и пары гиббонов. Лютик, одинокая самка пумы, свернулась на солнце, ее голова покоится на лапах размером с обеденные тарелки.

Я бросаю взгляд на Стэнли, глаза на мгновение задерживаются на его губах. С усилием отворачиваюсь.

С той ночи, когда мы целовались, мы, кажется, застряли, как будто никто из нас не знает, куда двигаться и что делать дальше. Меня посещала мысль, что, может быть, стоило пригласить его к себе, но я этого не сделала, и он об этом не говорил. Вероятно, он чувствует, что я не готова.