Когда наступает рассвет

Мужики дымили самокрутками. Если и начинали разговоры, то о повседневных делах, помалкивая о том, что у каждого камнем лежало на сердце. Как умудренный опытом матерый медведь долго обнюхивает лакомый кусок, опасаясь капкана, так и они в разговоре кружились вокруг да около: толковали о сенокосе, о том, что теперь не достать не только косы, но и гвоздя, чтобы прибить отскочивший каблук, да и хороших косцов почти не осталось по деревням, пока не добрались до самого больного места:

— Помните, мужики, как провожали первые партии рекрутов. С молебствием, с попами да хоругвями!

— Это верно, провожали что надо. И подарки раздавали…

— А теперь пригонят бедняг, как баранов, погрузят на пароход, и валяй с богом!

— Кто с ними сейчас будет возиться! Через каждую неделю, почитай, увозят вниз по Вычегде сотнями. Успевай только подсчитывать, сколько их…

— Скоро, видать, и до нас доберутся…

Невдалеке от сходней, спущенных с парохода на берег, стояли Домна с Анной и матерью.

— Куда тебя, доченька, несет в такое-то время? Скажи, неслух: куда и что отправляешься искать? — уже который раз спрашивала у Домны мать, все еще, видимо, надеясь уговорить ее остаться.

Выжидающе поглядывая на берег, Домна отвечала мягко, но решительно:

— Не держи меня, мама, и не уговаривай. Ты же знаешь: если я сказала — поеду, значит, так и будет.

— Подожди, касатка, — вздохнула мать и продолжала рыться у себя за пазухой, — поделимся нашими копейками. Пригодятся тебе там, в людях. Чай, не дома жить, знаю!

— Не надо, мама.

— Как не надо?

— Какая ты! Говорю же: не надо мне. Капитан парохода обещал бесплатно довезти до Котласа. Буду им каюты мыть, прибираться на кухне. А там молодые нашего доверенного обещали билет купить. Хотят взять меня к себе.

— Ох ты, неугомонная! Скажи, когда тебя обратно ждать?

— Пока не знаю. Там видно будет, мама! — потуже завязывая развязавшиеся концы платка матери, ласково сказала ей Домна. — Смотрите, сколько собралось народу! Аннушка, помоги матери. Я сверху руку подам! Кажется, идут.

Поднявшись на берег, Домна увидела новобранцев, спускавшихся по Никольской улице к пристани.

Впереди шагал воинский начальник Драгунов. Прошлым воскресеньем Домна видела его в Троицком соборе. Тонкий и высокий, он вышагивал, словно журавль по болоту, далеко вперед выбрасывая ноги в начищенных сапогах. За ним ковылял унтер в поношенном мундире, слегка припадая на правую ногу. Ремень с трудом стягивал его выпиравший живот, и старый служака время от времени рукавом смахивал пот с медно-красного лица.

За ним плелись новобранцы. Деревенские парни шли вразвалку, задевая друг друга локтями. Они умели бегать на лыжах, лучить рыбу[10], пробираться по тайге даже темной ночью, стрелять дробинкой белке в глаз, но ходить в строю они не умели. Шагали не в ногу, сбиваясь, хотя унтер выкрикивал старательно:

— Ать-два! Ать-два! Левой!

У новобранцев за плечами болтались котомки из мешков, а у некоторых вообще ничего не было — они шли босые, с потрескавшимися ступнями ног, или в стареньких котах, в стоптанных поношенных сапогах. Одежда на них была тоже старая, заплата на заплате. У одних, видно, и не было лучшей одежды, другие в надежде на казенное обмундирование надели что похуже. И потому строй новобранцев более походил на сборище нищих или арестантов.

Унылый, пестрый строй подошел к воинской казарме, расположенной у спуска к пристани. Потный унтер выкатил глаза и, дернув головой, как петух на шесте, рявкнул:

— Стой! Напра-во-о!

Кое-кто повернулся лицом к начальнику, другие повернулись в противоположную сторону и оказались к нему спиной. А большинство осталось стоять на месте, ошалело озираясь, не зная, что делать — то ли стоять, то ли куда-то поворачиваться. Многие не знали русского языка или же впервые слышали эту команду. Выведенный из себя унтер громко бранился, обзывая их чурбанами, добавляя вполголоса и более крепкие выражения.

Когда, наконец, унтер повернул всех лицом к начальнику, тот произнес напутственную речь о том, что им выпало счастье сражаться с врагом на поле брани, служить верой и правдой, повиноваться начальству, не жалеть ни сил, ни самой жизни за веру, царя и отечество…

Новобранцы слушали молча. Многие стояли, печально опустив головы. Были здесь и безусые юнцы, растерянные, с откровенной грустью в глазах. Но были и усатые бородачи, почтенные отцы семейств. Эти сосредоточенно думали, как будут домашние жить без кормильца, кто будет обходить и проверять ловушки на зверей и птицу, добывать белку, пахать, сеять, кормить большую семью. Об этом воинский начальник ничего не говорил.

Домна искала глазами Проню. Она обошла строй, напряженно вглядываясь в новобранцев. Однако Прони почему-то не было.

«Где же он? Куда запропастился?» — растерялась Домна и, стараясь не показывать свое беспокойство, снова искала его среди новобранцев.

«Или обманул меня?» — неожиданно подумала она, и от этой мысли у нее захолонуло сердце.

С реки, из-под берега, донесся первый гудок парохода. Начальник приказал унтеру устроить перекличку и затем погрузить людей на пароход.