Когда наступает рассвет

— Да, да, моя дорогая, ты бесконечно права! — согласился Космортов. — Хотя это и может показаться парадоксальным. А почему же? Да потому, что с началом военных действий правительство распорядилось закрыть винные лавки! А это значило, что у крестьян стало меньше расходов, во-первых. Во-вторых, крестьянин теперь не покупает ни керосину, ни сахару, ни всего прочего, на что раньше тратил немалые деньги. Следовательно, опять экономия. Таким образом, у крестьян накапливаются свободные рубли и они живут лучше, зажиточнее, чем до войны… Степан Осипович, — повернулся он к Латкину. — Вы напрасно улыбаетесь! Я еще своей мысли не кончил. Посмотрите на Германию, да посмотрите, господа! Если вы следите за нашей юмористической прессой, вы, вероятно, заметили, как она сейчас высмеивает так называемый мужской кризис в Германии. Всех мужчин отправили на войну, остались старики и подростки. А Франция? — Хотя молодой Космортов передавал обычные столичные сплетни, бытовавшие среди людей, для которых война была таким же отвлеченным понятием, как и для него самого, но здесь, за провинциальным столом на сытый желудок, после великолепнейшей выпивки, это все звучало необычно, как откровение. — А Франция? — продолжал он, вдохновленный тем, что полностью овладел вниманием присутствующих. — Так что, значит, во Франции? В одной газете недавно сообщали, что в Париже женщин в несколько раз больше, чем мужчин. По сравнению с мирным временем количество браков снизилось на семьдесят два процента. Вот вам — Франция, вот вам — Германия. Разве у нас может иметь место что-либо подобное?

— Ты прав, Мишель! — пропела в нос его супруга. — Когда мы ехали сюда, я своими глазами видела — на вокзалах полным-полно молодых, здоровых носильщиков. На пристанях та же самая картина. А зайдешь в ресторан, к тебе подбегают несколько лакеев. И все крепыши на удивление!

— Совершенно верно, милая, — Космортов коснулся губами руки жены и торжествующе посмотрел на гостей. — О чем говорит все это, господа? О том, что людские резервы у нас колоссально велики! Можно сказать, неисчерпаемы! И мы можем воевать сколько понадобится, чтобы довести войну до победного конца! — эффектно, под аплодисменты, закончил он.

Восторженно хлопал ему и Кондрат Мокеевич, который, оставив преферанс, вышел посмотреть, чем заняты гости.

Еще не стихли аплодисменты, как поднялся Латкин. Резким движением руки отодвинув тарелку, он спросил:

— В Петрограде все так думают?

— Конечно!

— О святая простота! — развел руками Латкин. — Носильщики на вокзалах, лакеи в ресторанах… Так рассуждать, значит не видеть, что происходит в стране… Армия сдает неприятелю город за городом! Выпуск продукции резко снижается, и совсем не так хорошо живут в деревнях, как кажется со стороны. Правительство явно не в состоянии вести войну… если не будут приняты кардинальные меры!

— Что вы хотите этим сказать, милейший?

— Только то, что необходимы изменения социального порядка! Надо открыть путь демократическим преобразованиям!

— Свобода, демократия… Это теперь в моде! — неодобрительно покосился на Латкина Космортов-младший. — Но, уверяю вас, без твердой руки монарха все пойдет прахом! Россия погибнет! Неужели вы хотите ее видеть поверженной перед врагом?

— Ни в коем случае! — запальчиво воскликнул Латкин. — Но если мы хотим разгромить врага, то руководить страной должны сильные и умные люди, а не юродствующие во Христе!

Наступило неловкое молчание. Слухи о неблаговидной роли Распутина при дворе широко ходили и по провинции. Латкин почувствовал, что сказал лишнее, и, чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов, поднял рюмку:

— Думаю, хватит об этом. Пусть время нас рассудит. Предлагаю тост: за нашу победу на поле брани!

Дамы зааплодировали ему, и больше всех старалась жена Суворова, Мария Васильевна, в глазах которой Латкин предстал вдруг этаким смелым бунтарем, почти героем. Если бы знать ей, что, собственно, ради этого он и затеял весь спор!

Кондрат Мокеевич подхватил тост Латкина охрипшим голосом:

— Православному русскому воинству — ура!

Порядком захмелевшие гости поддержали его вразброд, но свои рюмки опорожнили дружно.

Суворов, подцепив вилкой сардину и глубокомысленно разглядывая ее, спросил у архитектора:

— Михаил Кондратьевич, при дворе часто устраивают балы?

— По особо торжественным случаям.

— И там тоже закусывают сардинками?

— Кто чем желает!

— А самого царя-батюшку доводилось вам видеть?

— И не раз!

— Вот же счастливый человек! — позавидовал купчина, покачивая головой.

— Ив Зимнем дворце бывали? — сгорая от любопытства, поинтересовалась его миленькая жена.

— А как же, Мария Васильевна, как же! Мне по долгу службы приходится бывать там…

Жена Кондрата Мокеевича, улучив момент, шепнула мужу:

— Тебя спрашивают, Мокеич.

— Кто?

— Голубев пришел.

— Почему же он сам не поднялся сюда? — нахмурился доверенный.

— Не знаю, Мокеич, не знаю. Велел быстро позвать тебя. Сердитый очень. Волком смотрит.

«Что там случилось? — поднимаясь из-за стола, подумал хозяин. — Коли пришли из полицейского управления — добра не жди…»