Когда наступает рассвет

— До чего же вы хорошо живете! — льстила жена Гыч Опоня хозяйке дома. — А сынок-то ваш, сватьюшка, до чего пригож да красив! В Питере служит, поди, царя-батюшку видает? Но, но, но! Вот уж выпало счастье! И невестушка — писаная красавица, прямо как с картины. И бела, и мила! А живота совсем не видать, нет. Как у осы, стянуло в поясе. И откуда Михайла разыскал такую кралю себе? Пальцы тоненькие, длинные. Такими едва ли что наткешь или напрядешь!

— Что ты, сватьюшка! Да разве будет она сидеть за прялкой? Ни, ни, ни!

— Чего же она целый-то день делает?

— Сидит у окошка, книжки читает, рисует.

— Ох и долог, поди, бедняжке день-то кажется!

— Скоро к себе в Питер уедут. Бог с ними, пусть живут, как им нравится.

Софья Львовна, не замечая, что про нее судачат старухи, лениво отмахивалась от надоедливо вившейся вокруг нее мухи.

— Ах, Мишель! — наконец взмолилась она. — Откуда тут столько комаров? Прямо замучали меня!

— Дорогая, это не комар, а муха! — сказал супруг, подходя к ней.

— Но она кусается…

Жена Кондрата Мокеевича, широколицая зырянка, по-своему поняла слова снохи и, схватив тарелку с шаньгами, стала угощать ее:

— Сопья, дорогой, кушай шаньга, кушай! Такой мягкий да скусной! Сама стряпала.

Счастливой мамаше очень хотелось, чтобы ее сын и сноха угощались домашней стряпней. Но это у нее получалось так не к месту, что Кондрат Мокеевич, сердито дернув хозяйку за широкий шелковый сарафан, усадил на место и, чтобы замять неловкость, наполняя рюмку, сказал:

— А я не боюсь комаров. У меня с ними связано забавное воспоминание.

— Расскажите, Кондрат Мокеевич! — попросили дамы.

— До сих пор, как вспомню, не могу удержаться от смеха. — Кондрат Мокеевич улыбнулся, опорожнил свою рюмку и закусил соленым груздочком в сметане. — Это произошло… Чтобы не соврать, давненько уже, в верховьях Вычегды. Так вот, наша фирма заготовляла там большую партию сортового леса. Пришло время летней ревизии. Послали нам лесничего — молодого, строгого. Ну, я, как всегда, прихватил в лес, что полагалось: коньячку, закусочки разной. Без этого в нашем деле нельзя… Познакомились с ним. Однако он и глядеть не хочет на мои закуски. И к вину не притрагивается. «У меня, говорит, своего достаточно, пожалуйста, не беспокойтесь». Что ты с ним поделаешь?..

Ну, думаю, дела скверные. Задаст этот сморчок звону нашей фирме, не миновать крупных штрафов и убытков. А разве договоришься с ним, коли он нос свой воротит от коньяку! Так и ходим по лесу, от делянки к делянке: он со своими лесниками да объездчиками, а я за ними вслед. Сначала ничего, на ближних делянках сравнительно хорошо все было. А затем стали попадаться бревна контрактового размера — валяются у пней, не вывезены. Лишние, что ли, оказались?.. Затем наткнулись на просеку, вся захламлена вершинником да сучьями. Нашли и недорубы и многое другое, что по их правилам подлежит штрафу. Виноват во всем мой приказчик. Всю зиму он пропьянствовал, в лес не заглядывал, и получилась эта самая петрушка. Почесываю я затылок, а лесничий знай строчит протокол за протоколом, где что обнаружено на делянках. Ах, думаю, беда-то! Лисой кручусь вокруг лесничего. «Нельзя ли, говорю, как-нибудь договориться нам с вами? Наша фирма не любит скандалить с лесным ведомством. Зачем нам портить хорошие отношения?..» И, между прочим, улучил момент, шепнул ему: могу, мол, и две «катеньки»[9] отвалить па такому случаю. А он и слышать не желает, будто не две сотни, а две копейки ему предлагаю.

Так мы обошли с ним почти все делянки. Наступил вечер. Решили заночевать у какого-то лесного озера. По берегам трава густая, высокая, комарья в ней полным-полно…

Лесничий довольно потирает руки и говорит, посмеиваясь:

«Вот это ревизия будет! Придется вашей фирме уплатить штраф этак примерно тысячи полторы, а то и больше. Ничего, впредь вам неповадно будет безобразничать в лесу!»

«Да, говорю, верно, нехорошо получилось! Но если бы уважаемый лесничий кое на что сквозь пальцы посмотрел, может быть, и вам и нам на пользу пошло!..»

«Нет, нельзя!»— как отрезал лесничий и приказал лесникам устраивать для него ночлег.

Я снова к нему подкатываюсь:

«Почему же нельзя? Нельзя только на небо залезть, а остальное все можно!» — говорю ему, а сам как бы ненарочно перебираю хрустящие новенькие сторублевки.

«Убирайтесь к черту! — крикнул он. — У вас свои интересы, у казны тоже. Я государственный служащий, обязан строго соблюдать интересы казны. Вам понятно?»

«Понятно», — отвечаю, улыбаясь, а на душе кошки скребут.

«Вот так, папаша! Спокойной ночи вам! И никогда больше не предлагайте мне взятки. Это мерзко и унизительно. Я человек честный и не хочу пачкать руки вашими деньгами!..»

«Эх, черт бы тебя побрал с твоей честностью!» — думаю. Попросил извинения за беспокойство и пожелал ему спокойного сна.

«Ничего, ничего! — говорит он примирительно. — Только в другой раз давайте уж без этого… Не меряйте людей на свой аршин…»

На том и разошлись мы. Он прилег на свою походную постель, а я поблизости тоже стал устраиваться. Как-никак, а за целый день порядком умаялся.