Когда наступает время. Книга 2.

— Ты был лучшим, когда-либо…

— А знаешь почему? — перебил Багой, взглянув на Саламина чуть прищуренными глазами. — Только так я мог не вернуться на невольничий рынок или не развлекать твоих похотливых гостей.

— Поверь, я бы никогда не посмел…

— Не посмел?! — Багой швырнул персик, подаваясь грудью к собеседнику. — Ты даже посмел подсунуть царю девственника, которого попробовал сам! А теперь говоришь, не посмел бы?!

— Ты не справедлив, Багоас. Я баловал тебя больше других!

— О-о-о! Я благодарен безмерно!

— Замолчи! — вскричал Саламин, вскакивая с ложа. — Ты достаточно посмеялся надо мной! Не будь меня, ты бы остался рабом до конца своей жизни!

— Не будь Александра, я бы остался рабом! А теперь я свободен, но желал бы вновь сделаться рабом, будь он жив!

— Александр! Всюду Александр! Куда не ткнись, опять Александр! Неужели он был столь хорош в постели, как в битвах?! Слышал я, что друг детства был столь дорог ему, что вряд ли ты мог быть ему ровней!

— Зачем ты позвал меня?! Чтобы оскорбить?! Ты уже сделал это однажды, так что вряд ли преуспеешь во второй раз!

— Знаешь, о чем я жалею? Мне надо было бы держать тебя в цепях, пока бы ты не смирился и не стал ласковым, выпрашивая кусок черствой лепешки, дерзкий неблагодарный раб!

Саламин осекся, дыша так часто, что вдохи превратились почти в хрип.

— Да, — понизив голос, сказал Багой, — я раб. Раб памяти моего царя, и никто не отнимет у меня это.

— Иди! — крикнул Саламин вослед уходящему персу. – Иди, воздыхай над засушенной мумией своего Александра, пока не состаришься и не сморщишься, как он!

Багой остановился.

— Купи себе зеркала и посмотрись в них, — сказал он совершенно спокойно, затем вынул мешочек с монетами и, швырнув на стол, покинул террасу. — Заплати. Угощение было отменным!

Саламин остался стоять, глядя на нетронутый стол. Негодование, замешанное на глубокой обиде, сбивало дыхание. Бессилие лишало воли, и учитель танцев глубоко и часто дышал, стараясь унять рвущееся сердце. Красный атласный мешочек с вышитым золотым слоном и наездником в индийских одеждах лежал на столе, пропитываясь медом из опрокинутой плошки. Завернутые в прозрачные лепестки роз миндальные орехи казались блестящими рыбками, выброшенными на берег и высыхающими теперь. Саламин осторожно развязал узелок и достал одну монету. С гладкой поверхности, обрамленный в круг из лавровой ветви, гордо взирал профиль Александра в шлеме с султаном и загнутым рогом. «Двурогий Искандер», — процедил Саламин, до белизны пальцев сжимая в ладони монету.

(1) Цитата из К. К. Руфа «История Александра Македонского».

Багой. (стр 54 - 62)

Багой вернулся во дворец, хлебнул несколько глотков холодного настоя и устало опустился в кресло. Напротив, на столике стоял маленький бюст Александра. Запрокинутая с наклоном голова, разметавшиеся волосы, приоткрытый страданием рот и страшная боль в глазах. Пыль въелась в гипс, придавая лицу еще большего трагизма. Багоя передернуло. Он подумал про Саламина, когда тот касался его при прошлой встрече. Перс словно вновь ощутил липкие настойчивые пальцы, которые почти жалили кожу, и подумал про руки Александра. Теплые, немного шершавые от трудов ладони, недлинные пальцы с рельефной сеткой вен, профиль в массивной оправе — государственная печать, шрам на левой руке от запястья к локтю, светлые волоски, что приподнимаются, отвечая на ласку. Руки царя, спокойные, без мелких лишних движений, или победителя, гневные, жестко диктующие волю указательным пальцем. Руки Александра, знакомые, близкие. Даже издали, наблюдая за их жестами, Багой научился читать по ним настроения Александра.

— Помнишь, — прошептал перс, всматриваясь в каменные глаза Александра, — как я танцевал твой любимый танец со змеей? Хочешь, я станцую еще раз?

Александр ответил тишиной. Багой поднялся и крикнул прислугу. Он велел принести желтый дымчатый костюм, ушитый зелеными бисеринами. Отпустив рабов, перс разделся, глядя на себя в зеркало. Холеное тело с посверкивающим камнем в пупке, длинные волнистые волосы, тонкие линии форм и…потухший взгляд.

— Я так и состарюсь в мыслях о тебе, — произнес он вслух и испугался тому, что услышал. – Но, пока время не тронуло меня, прими танец, как память и любовь.