Когда не горят костры

Время костров и гаданий уже прошло. На перекрёстках ещё дотлевали огромные кострища, дышали жаром, разбрызгивали колкие искры, когда головешки осыпались жирной золой. С криками, песнями и дребезгом по улицам плясали самые смелые и самые пьяные. Но скоро выдохнутся и они. Вернутся домой, к очагу и вину, в тепло.

Марек потёр глаза. Нельзя спать в рябинную ночь, иначе сны сороки унесут. Мягкая ладонь коснулась щеки, встрепала короткие волосы, и кмет потянулся за ней, ничего не желая так сильно, как продлить миг этой почти материнской ласки. Домашний покой обнимал мягче любимого одеяла.

– Я не сплю, госпожа Неясыть, всеми богами клянусь, не сплю!

Она улыбнулась – без укора, покровительственно, как могла бы улыбаться птица, глядя, как дети пытаются в первый раз встать на крыло.

– Я-то вижу. А ты?

Что-то странное звучало в её голосе, эхо то ли далёкой грозы, то ли далёкого плача. Марек вздрогнул, зажмурился несколько раз, прогоняя дрёму. Поднял глаза на наставницу.

Подавился вскриком.

Неясыть выглядела… странно. Не человек уже, но и не птица – сломанная, ощипанная, изуродованная. На голове розовели проплешины среди серых волос – там, где росли жёсткие совиные перья, в которых и заключалась сила векшиц, осталась только воспалённая кожа. Дымчатые глаза запали, нос заострился, став похожим на клюв. Но страшнее всего были руки – округлые ладони с выдранными когтями, морщинистая, чёрная кожа на тыльной стороне, мелкие жёсткие перья у запястья.

Больше не сова.

– Госпожа?.. – С мольбой выдохнул Марек, надеясь, что Неясыть рассмеётся и развеет морок или подскажет, как помочь ей, чем исцелить её.

Но она молчала.

– Я же говорила, глупый птенец: беги. А ты?

Она отвернулась, опустила обезображенное лицо. Марек потянулся, но не посмел прикоснуться к ней. За окном громыхнуло особенно звонко, тут же раздался многоголосый хохот. Неясыть вздрогнула, как от удара, медленно заговорила.

Голос её срывался.