Когда не горят костры

Глаза воеводы чуть заметно потеплели, и Марек заколебался: уж не лучший ли миг сказать про предательство векшей? Спросил осторожно:

– А если не вернётся? До темноты не вернётся?

– Значит, в ночи прилетит. Да даже если не прилетит – нечего тебе о птичьих колдунах беспокоиться. Иди сил набираться.

Марек проглотил рвущиеся с языка слова и с лёгким поклоном отступил. Нет, не поверит дядька. А если поверит – откажется помогать. Нечего, мол, о прихвостнях Птичьей матери печься.

Небо наливалось тревожной чернотой, тяжкий гул расходился под тучами, словно наверху бушевало море, захлёстывало небесные берега, грозило проломить их и на землю обрушиться. Сумерки опускались быстро, вот только полдень был, до вечера ещё далеко, а земля уже в темноте утопает. Со всех сторон подступала рябинная ночь, зловещая и холодная, стирающая границы, обнажающая неприглядное.

Неясыть так и не вернулась.

Уголька Марек оседлал сам, взнуздал быстро и привычно. Перебросился парой резких фраз с не в меру бдительным дружинником: «Куда собрался? Лагерь запрещено покидать!» – «Воевода на разведку послал. С ним спорить станешь?» Теперь бы самому с воеводой не столкнуться.

Тяжелее оказалось сладить с Угольком. Конь артачился, мотал головой, не желая куда-то скакать в самую ночь. Марек даже прикрикнуть на него не мог, чтоб внимания не привлечь. Только и оставалось, что шипеть да уговаривать, умасливая упрямую скотину. Лишь скормив иноходцу обеденную горбушку, Марек смог его успокоить и вывести из лагеря. Стоило пересечь незримую границу, как тут же в лицо ударил ветер, выбил из груди дыхание, выстудил мысли.

Марек оглянулся на тёмный лагерь, решительно сжал кулаки. Он даже направление представлял себе смутно, но ждать в бездействии больше не мог.

Если Неясыть не вернётся, он себе не простит.

Он обязан хотя бы попытаться.

* * *

Рябинная ночь обрушилась на степь в один миг. Это в города и деревни она вползала змеёй, струилась меж костров, липла к стенам, стучалась в окна. Здесь же не было от неё защиты – ни крова, ни огня. Только мерный галоп иноходца.

Глаза разведчика быстро привыкли к мраку, и он всматривался в темноту впереди, пытаясь угадать очертания горизонта и абрисы пологих холмов. Изредка вскидывал голову, щурился в небо, неспокойное и бурлящее, словно готовое уже разродиться разной пернатой нечистью.

«Нечего мне бояться, ночь как ночь, – уговаривал себя Марек, пока Уголёк летел во тьме, и дробный стук копыт сливался с пульсом. – Только и разницы, что нынче костры не горят».

Но чаще и чаще сжимал пластинку оберега.

Ветер бил в левый бок, выстуживал быстро, гудел низко. Мареку всё блазнилось – в завываниях ветра голос есть, кричит что-то и гонит прочь. Но не останавливаться же слушать? Так и вовсе замёрзнуть можно.

Через час стремительной скачки Уголёк перешёл на рысь, выдыхая белёсый пар. Марек в отчаянии ударил пятками, но конь заржал гневно и с шага сбился. Только и осталось, что спешиться и вести коня в поводу, дать ему время отдохнуть. Холод злыми иглами впивался в кожу, словно и не было на Мареке ни шерстяной рубахи, ни лёгкой кольчуги, ни короткого тёплого плаща.

Через несколько шагов Марек растерянно оглянулся. Опытный разведчик никогда не перепутает направление, даже в самый глухой ночной час не потеряет дорогу, не забудет, откуда пришёл. Но в степи свои законы. Обрушилась тьма – и не стало верных примет, которых и без того было мало. Необъятный простор вокруг, первобытная пустота и ветер ледяной. Уж не такова ли Навь?

От страха дыхание сбилось, и кмет раскашлялся. Небо грохотало – где-то в отдалении прогремел гром, долгий и раскатистый, и земля отозвалась дрожью. Ветер налетал со всех сторон, трепал плащ, то накидывая полу на голову, то вовсе пытаясь сорвать.

У самого горизонта сверкнула молния – раздвоенная, яркая, на миг залившая степь белым нездешним светом.

Марек обессиленно прислонился лбом к шее Уголька, выдохнул в гриву:

– Вот она – истинная рябинная ночь.

Иноходец тревожно всхрапнул, но из-под хозяйской руки не вывернулся.

Следующая молния сверкнула ближе, Марек даже зажмурился, чтоб вспышка не ослепила его, но под веками всё равно расползлись разноцветные круги, а залитая белым пламенем степь так и стояла перед глазами.

Пластинка оберега с родовым знаком сломалась с тихим щелчком, вонзилась тонкой щепой в палец. Марек взглянул на ладонь с недоумением – он и не заметил, что вцепился в оберег настолько сильно.

На мгновение кмет прикрыл глаза, чтобы справиться с горьким ужасом – даже этой малой защиты лишился, дорогу назад потерял, от злого ветра окоченел… И наставницу не выручил!

Коротко и зло выругавшись, Марек сорвал с шеи бесполезный уже шнурок с обломком оберега, швырнул на землю. Задрал лицо к небу, несколько минут щурился от ветра, а потом закричал:

– Птичья матерь, в свою ночь помоги мне! Неясыть тебе слуга, так позволь выручить её! А меня всего забирай, если надобен!