Когда не горят костры

Больше не раздумывая, Марек вскинул лук и выстрелил, почти не целясь. Следующую стрелу бросил на тетиву не глядя, уже сорвавшись на бег. Промазал! Но караифы даже не смотрели в его сторону, не хватались за оружие. Марек уже чётко видел – у ног их лежит изломанное тело, словно гигантскими руками перекрученное. Вот один из кочевников вскинул каменный нож – добить жертву. Вот – стрела сорвалась с тетивы раньше времени.

«Промажу!» – мелькнула жуткая, отчаянная мысль.

Он не успел увидеть, попал или нет.

Молния ударила совсем рядом, чёрной трещиной расколола мир на части, а за ней клокотал и бурлил сонм уродливых тварей, безглазых, многоруких, крылатых. И ненасытной визжащей стаей они рванулись в брешь между мирами, и с многоголосым клёкотом ливнем из туч рухнули птицы.

Марек упал на землю, прижался к ней, даже не успев испугаться. Страх накатил позже, когда ломкая от инея трава забилась в рот, а по спине мазнули гигантские когти. Клёкот и грай заглушали собственные мысли, но даже сквозь них пробились чужие крики боли и ужаса.

Там же Неясыть!

Обмирая от жути, Марек медленно поднялся, спрятал лицо в сгибе локтя, другой рукой вцепился в рукоять отцова ножа. Кмет ждал, что в него тут же вопьются сотни когтей, начнут терзать, что тяжёлые клювы пробьют голову, что птицы постараются добраться до глаз, но они метались вокруг него, задевая лицо кончиками перьев, вопили многоголосо и жутко.

Словно не замечали.

Словно он был своим.

Каждый шаг давался тяжело, как навстречу урагану. Что-то рвануло за плащ – то ли гигантские когти, то ли порыв нездешнего ветра – и сорвало, унесло его в степь. Не было сил на страх, только одна мысль стучалась в ослабевшем рассудке, и вторили ей крики ужаса и агонии степняков.

Найти наставницу. Найти наставницу.

Только как, если вокруг беснуются птицы и безымянные твари, земля из-под ног уходит, а небо вот-вот грозит на голову рухнуть?

Он всё равно шёл вперёд, не чуя направления, но зная, что идёт правильно. Что-то вело его, как по нити, тянуло к себе, болью отдавалось в животе, холодом царапало горло. Он желал найти наставницу – и он шёл к ней.

И судьба ничего не могла ему возразить.

Марек едва не споткнулся о её тело, рухнул рядом на колени, даже не почувствовав боли. Одна из птиц пронеслась перед лицом, хлестнула перьями по глазам, и тут же слёзы брызнули, и мир расплылся пятнами. Марек зажмурился, слепо шарил перед собой, а едва коснулся кожи Неясыти – холодной и липкой от крови – вцепился обеими руками, боясь отпустить, боясь снова потерять.

От его прикосновения она словно очнулась от забытья, выгнулась дугой, закашлялась. Марек обнял её плечи, сгорбился над ней в бесплодной попытке защитить, укрыть от когтей и клювов разбушевавшихся птиц. Но она оттолкнула его – слабо, едва взмахнув руками.

Когда Марек заставил себя заглянуть в её лицо, глаза векшицы были ясными. Даже в чёрно-белом мире они отражали белёсый лунный свет.

– Беги, глупый птенец! – На её губах запеклась кровавая корка, и с первым словом она лопнула, и белые капельки крови зазмеились по подбородку.

Марек только сильнее сжал её плечи. Рядом ещё кричали умирающие кочевники, которых заживо рвали на части птицы и нездешние пернатые твари. Чьи-то когти впились в плечи, потащили Марека в сторону, но он так и не выпустил векшицу, и птицы брызнули от неё прочь.

– Беги же! – простонала она из последних сил. – Я же говорила – человечье во мне эта ночь сожжёт, тварью стану, рябинниц страшнее! Тебя ведь убью! Убегай!

Марек жмурился, склоняясь всё ниже и ниже, холод уже не впивался в кожу, а прорастал изнутри, из выстуженных костей. Всё, что мог юный кмет, так шептать беззвучно:

– Нет, не сожжёт, не станешь, нет, не сожжёт, не…

Слова катились с губ, сливались в одну ленту, бесконечную, бессмысленную молитву на языке, которого и не было никогда. Марек жмурился, и слёзы жгли щёки, и казалось ему, нет этой ночи конца и края. Он не слышал себя за буйным птичьим гвалтом, за низким, дребезжащим грохотом грома, словно божественные девы в бело-алых платках собрали всю медь и железо и колотили в них в ритуальном танце, отпугивая тварей из межмирья.

После очередной вспышки молнии весь мир укрыла благодатная тьма, и она же разлилась под веками Марека. Белое пламя ушло, вернув миру привычные цвета, до поры укрытые чёрным крылом ночи. Даже грохот и звон отдалились, словно остались за горизонтом.

Медленно подступал покой.

– Ну же, птенец, проснись.