Когда не горят костры

– Они ждали меня. Именно меня из нас троих. Знали, чем сильна и чем слаба, и верно сплели сети. У них было моё перо – и чары их не коснулись. Они схватили меня и обратили меня, и вырвали перья, и вырвали силу из моего сердца. Вся степь была на их стороне. Я взывала к Птичьей матери, но даже она когда-то проиграла бой змею недр, на что могла надеяться я? Они хотели оставить меня – едва живого человека, мёртвую векшицу, а я… Я желала, чтоб исполнилась воля квилитки. Чтоб именно эта ночь стала истинной, чтоб именно эта ночь превратила меня в чудовище, чтоб отомстить… А потом появился ты. И всё испортил.

– Госпожа Неясы…

– Не называй меня так! – Она обернулась с яростным криком, тонкие пряди хлестнули по плечам. – Человечье имя я отдала, когда вручила себя Птичьей матери. Птичье имя у меня отобрали. Нет у меня больше ничего. И не будет.

Марек потянулся, чтоб обнять её, и векшица не отстранилась. Прикрыла светлые глаза, опустила голову.

– Не стоило тебе меня спасать и с судьбой спорить. Птицелов мог учуять твой след.

– Что?..

Она отстранилась, усмехнулась грустно.

– Ты так и не проснулся, глупый птенец? Что ж, может, это тебя и спасёт. А теперь открой глаза.

Марек заворочался неуклюже, приподнялся на дрожащих руках, закашлялся. Воздух тяжело и вязко пах кровью и требухой, как в купальскую ночь, когда быков в жертву режут. От зловония закружилась голова. Марек постарался дышать ртом, но легче не становилось.

Осматриваться не хотелось.

Он протёр глаза, но только перепачкался в подсохшей, ещё липкой крови. Несколько минут кмет смотрел на тёмные пятна на ладонях, потом заставил себя опустить взгляд ниже.

Неясыть едва дышала. Ран на ней было больше, чем во сне, но все они были и вполовину не так страшны, как язвы на руках и среди волос. Из неё действительно выдрали перья, а вместе с ними и чары. В зыбком утреннем свете она походила на покойницу, и, если б её ресницы не дрожали, Марек решил бы, что рябинная ночь и вправду её забрала.

Утро подступало стылое и ясное, но Марек уже не ощущал морозца – настолько окоченел. От взгляда на выбеленную инеем землю в горло вцепился страх – кмету поблазнилось, что снова он видит мир чёрно-белым, обращённым обратной своей стороной. Но над серебристой землёй вздымалось чистое блеклое небо, едва озарённое первыми лучами солнца, ещё не поднявшегося из-за горизонта.

И красное на инистой белизне казалось особенно ярким.

Марек поспешно зажмурился, пытаясь обуздать тошноту. Желудок конвульсивно сжимался, слюна во рту кислила. Надо отвлечься. Смотреть на ужасающе глубокое небо, на котором и следа нет от ночной бури. Думать о дружине: где они, как они, смогли ли Вороны уберечь всех? Слушать тихое и прерывистое дыхание Неясыти и гадать – выживет ли, оклемается ли?

Всё ещё оглушённый ночным гвалтом, Марек не сразу услышал, как хрустит обледеневшая трава под копытами Уголька. Конь фыркнул и ткнулся носом в плечо, от влажного дыхания шкура у ноздрей побелела от изморози.

– Ты не оставил меня, приятель? – хрипло спросил Марек, с трудом поднимаясь на ноги.

Иноходец снова фыркнул и нетерпеливо ударил копытом. Только сейчас Марек заметил, как тяжело дышит конь, как ходуном ходят его бока, как влажно блестит от пены черная шкура.

– Где же ты был?

– Не иначе нас звал.

Чужой насмешливый голос разрезал тишину, и Марек вздрогнул, обернулся, не веря глазам своим. Как он мог их не заметить? А ведь лучшим из разведчиков себя мнил!

Их было не много – воевода привёл только самых доверенных. Черно было лицо дядьки и не сулило Мареку ничего хорошего. Рядом с ним на кряжистом тяжеловозе ехал птицелов, с головой закутанный в плащ, а позади, отставая на два корпуса – оба векшицы и несколько разведчиков.

Марек сглотнул, неловко потрепал по шее Уголька, когда тот снова ткнул носом в плечо. Не объяснишь же глупому коню, что не подмогу он с собой привёл, а судей и палачей.