Когда не горят костры

В центре зала тёмный неподвижный воздух прорезал столб зыбкого белого света. Омела потянулась к нему, но так и не осмелилась коснуться. Остальные этажи кольцевыми галереями поднимались выше и выше, к стеклянному куполу башни, который с первого этажа казался то ли солнцем сквозь толщу воды, то ли клочком неба со дна колодца.

Стальная винтовая лестница закручивалась вокруг столба света. Омела нерешительно положила ладонь на поручень, готовая, что тот рассыплется цифровой пылью от её прикосновения, но кожу обожгло холодом, словно она коснулась не металла, а древнего синеватого льда.

– Я надеялась на лифт, – пробормотала Омела под нос и начала подниматься, выверяя каждый шаг.

Цепляться за поручень было нестерпимо холодно, не цепляться – нестерпимо страшно, и Омела предпочла отморозить пальцы, чем свалиться вниз. Ступени едва слышно гудели под её шагами, словно спешили доложить о её вторжении в святая святых богов.

Первые несколько этажей дались легко: иногда в глубине Омела замечала размытые силуэты людей, но они не смотрели в её сторону, продолжали заниматься своими делами. Сперва ей показалось, что это простые рабочие, такие же, как и те, что поддерживают работоспособность виртуальной сферы по всему городу. Она часто следила за ними, как в детстве следила за муравьями – скорее от скуки, чем от жажды познания. Потом муравьи исчезли, и ей пришлось искать другой объект для утоления любопытства.

В полумраке мигали многочисленные лампочки громоздких сложных конструкций, между ними толстыми змеями тянулись кабели. Светло-зелёным и голубым мерцали экраны. Омела прищурилась, но так и не смогла разглядеть, что же за строки данных бегут по ним. «Я могла бы выгодно продать эту информацию», – равнодушно подумала она и пошла дальше. Каждая следующая ступень давалась всё тяжелее и тяжелее, начинала болеть голова и слезиться глаза. Чтобы отвлечься от накатившей усталости, Омела снова начала разглядывать этажи.

Десятый или одиннадцатый оказался ярко освещён и разделён матовыми перегородками на несколько секторов. Омела сжалась, вцепившись в поручень, окаменев от ужаса, что её могут заметить, но всем здесь было не до неё. Гулкие голоса эхом прокатывались между стен, воздух мерцал от голограмм и проекций. Прищурившись, Омела заметила полупрозрачные силуэты людей среди многочисленных стендов и компьютерных панелей. Они что-то обсуждали, вводили данные, следили за опытами в герметичных капсулах – вот только не были настоящими.

От удивления Омела едва не споткнулась, забыв как дышать. Это уже не похоже на поддержку виртуальной сферы! Что за лаборатория под рукою асов и не за этим ли секретом отправила её Хель?! Омела решила уже сойти с лестницы, когда столкнулась взглядом с одной из прозрачных фигур.

«Он же в виртуальном мире! – мелькнула паническая мысль. – Как он может меня видеть?!»

Не дожидаясь, когда ее попытаются схватить, Омела изо всех сил бросилась наверх, перепрыгивая через ступеньки. Дыхание быстро сбилось, и в груди закололо, а носом пошла кровь. Через пару этажей девушка осмелилась обернуться, обеими руками вцепившись в поручень и уже не ощущая его холода. Её никто не преследовал, но нижние ступени затягивала искрящаяся дымка, похожая на голограмму. Она медленно ползла наверх, отрезая путь назад, и Омела выругалась сквозь зубы, проклиная неуместное любопытство.

«Ты тут не за этим! Вспомни о брате! Его ты уже подвела. Так не подведи хотя бы себя!»

Отвесив себе моральную оплеуху, Омела поползла дальше, медленно, с трудом переставляя налившиеся каменной тяжестью ноги. Наверх она старалась не смотреть, чтобы не впасть в отчаяние от высоты, на которую еще нужно подняться. Сколько ступеней она уже прошла? Сколько ещё осталось? Не думать об этом, не думать.

Омела зажмурилась на секунду, воскрешая в памяти лицо брата.

«Скоро я увижу Ясеня. Скоро он скажет, винит ли он меня, сможет ли простить…»

Она старалась не думать, что будет делать, если он не сможет.

Тщательно растравляемая рана в душе снова разнылась, а память предательски подкидывала картины из прошлого, весёлого и безоблачного. Единственные дети в семье, они всегда жили в темнице предрассудков, правил и обычаев, но тогда они казались надёжными и родными стенами, которые защищают от враждебного мира, а не держат взаперти. Суровая хватка на шее казалась лаской, а не удушьем, жестокость старейшины – отеческой заботой. И всё же – Омела вспоминала детство с тоской и любовью: как счастливы, как безмятежны они были в своей слепоте, не зная иных законов и иного мира!

Как бы она хотела вернуть хотя бы часть прошлого, как исходила воем и горечью от осознания – что нет, ничего уже не вернётся.

Омела смахнула мелкие слезинки, перевела сбившееся дыхание. Она запрещала себе плакать по брату, потому что понимала – плачет она по себе, по своему одиночеству и утраченной юности.