Когда не горят костры

Задыхаясь от рыданий, Омела пробежала сквозь голограмму Фригг, и та пошла волнами, когда тело Омелы разбило изображение. Она оглянулась коротко, поймала взгляд асиньи, полный горя и гнева, такого же, что и её саму выжигал изнутри, но не остановилась, бросилась выше и выше. Ступени не звенели – стонали под её ногами.

Свет становился ярче. Омела вскидывала голову, когда замирала, чтоб перевести дыхание, но стеклянный купол не становился ближе. Это тоже иллюзия, уверяла она себя, ещё одна уловка асов. Ну сколько может быть этажей в башне? Пятьдесят, семьдесят? Сколько я уже пробежала? И она бросалась выше на последних крохах сил, не позволяя себе ни задуматься о словах Фригг, ни усомниться в своей вере.

Светлые лаборатории снова сменились тёмными этажами, их заполнял низкий гул, от которого разболелась голова и кровь хлынула носом. Тело слушалось всё хуже и хуже, но ещё подчинялось, и Омела гнала себя наверх – не к цели, а прочь от своей боли. В ушах гудело, перед глазами мелькали чёрные точки. На очередном витке смартфон в кармане начал потрескивать и раскаляться, и Омела в панике отшвырнула его прочь – и вниз он уже упал маленькой взорвавшейся звездой. Сил не было, даже чтоб кричать от ужаса, и Омела запретила себе думать, что бы с ней стало, будь у неё импланты.

Лестница кончилась внезапно. Вот спираль тянулась и тянулась наверх, а вот нога не нашла опоры, и Омела упала на колени. И боль, и низкий вибрирующий гул схлынули, остались позади. Несколько мгновений она так и просидела, тяжело дыша, глядя, как кровь кляксами расплывается на зелёном ковре мха.

Что-то было неправильно, но она никак не могла понять что.

Сквозь прозрачный купол башни сияло белое утреннее солнце. Омела вскрикнула, прикрыла глаза рукой – ей, привыкшей жить среди серых, душных и сумеречных дней, было больно смотреть на свет. Как зачарованная, она встала, шагнула к куполу, прижалась к нему всем телом, не закрывала глаз, не отводила взгляда, пока перед глазами не поплыли сияющие круги. Где-то внизу ведьминым варевом бурлили грязные, свалявшиеся облака, но здесь, над Сердцем Асгарда, раскинулось небо сказочного бирюзового цвета. Омела никогда такого не видела.

– Ты пришла убить меня?

Едва не вскрикнув, Омела отшатнулась от купола, часто заморгала, размазывая слёзы по щекам. Позади неё, среди пихт и елей, в узком солнечном луче, среди замшелых валунов и цветущих вьюнков стоял юноша – тонкий, изящный, светловолосый, с глазами, как небо – такими же яркими, жуткими и глубокими.

Омела даже не сразу поняла, что он спрашивает. Всё было настолько неправильно, неестественно, что разум отказывался верить в это, подсовывал объяснения одно логичней другого: галлюцинация, очередной обман асов, обморок, дурманящий морок.

Но мох под ногами пружинил, а пальцы юноши, когда он коснулся лица Омелы, были тёплыми и настоящими.

Омела вздрогнула, словно сбрасывая паутину дурного сна, и мир мигом обрёл чёткость и ясность: и мох, и деревья, и тёмные, влажные валуны просвечивали, как голограмма, и под ними проглядывало что-то другое, угловатое, белое – операционные столы и компьютеры, огромные капсулы с золотистой жидкостью, от них тянулись тонкие трубочки, иглами впившиеся юноше в затылок и плечи.

Проект «Бальдр» – вот что здесь было. Клетка с подопытными мышами, изолированная от всего мира – и настоящего и виртуального.

Юноше пришлось повторить свой вопрос ещё дважды, прежде чем Омела поняла, о чём её спрашивают. Она тут же отшатнулась в ужасе и гневе:

– Нет, я не убийца!

– Да, – согласился Бальдр. – Ты оружие.

Омела сглотнула, попятилась. Слова застряли в горле и кололись костяными шипами. Через силу она прошептала:

– Но я не хочу!..

Бальдр смотрел на неё без страха и вражды. На светлом лице с правильными тонкими чертами чужеродными казались глаза: неестественно яркая голубая радужка, посеревшие, словно от возраста белки с ярко выступающими кровеносными сосудами, расширенные зрачки – как в агонии. Его взгляд был обращён вовнутрь – отстранённый, сосредоточенный, напряжённый. Так смотрел Гарм мёртвыми глазами, когда видел оба мира. Так смотрел старейшина.

– Оружие никогда не хочет убивать, – Бальдр слабо улыбнулся, словно не умел этого делать, – но ему приходится. Не бойся. Так надо.

Несколько секунд Омела смотрела на него, а потом захлебнулась хохотом.

– Впервые вижу, чтоб жертва утешала своего палача!

Бальдр серебристо рассмеялся в ответ:

– Если надо, я и уговаривать буду! Мне так опостылела эта клетка, что я согласился бы на смерть, даже если б не было других причин.

– Каких причин? – истеричное веселье как волной смыло, и Омела поняла наконец, как она устала. Подъём дался гораздо тяжелее, чем казалось сначала, когда её гнали то страх, то гнев. Ноги не держали, и Омела сползла на пол, цепляясь за стекло купола. Солнце пригревало всё сильнее, до самых костей; хотелось лечь и заснуть.

Бальдр сел с нею рядом. Лучи солнца запутались в его светлых волосах, и казалось, что юное лицо само сияет.

– Ты уверена, что хочешь это знать?