Когда Нина знала

«И я испытываю наслаждение от такого танца и впервые думаю, что, может, это и есть то, что люди называют любовью».

Молчание.

Может быть, это сотворило слово «любовь». Нина громко говорит в камеру:

«Привет, Нина».

Молчание. Рафи медленно убирает камеру. «Нина, солнышко, ты маленько перепутала».

«Что ты затыкаешь мне рот?»

Он натянуто улыбается: «Перепутала».

«В чем?»

«Да так. Какая-то ерунда. Конечно же, от волнения. Не заметила, как сказала: «Привет, Нина».

«Да… перестань… меня… Рафи».

«Согласен. Принимаю. Что теперь?»

«Просто снимай».

«О’кей. Съемки продолжаются».

«Привет, Нина, – говорит Нина и смотрит на камеру. – Взгляни на меня, подними голову и взгляни на меня. – Нина машет камере рукой. – Да, так круто. Ты видишь меня. Ты меня знаешь?»

Голос у нее напряженный, придушенный. Вот начинается, так вот как это начинается. С таких маленьких странненьких ерундовин. Мы и не представляли себе, какое тяжелое у нее положение. А с другой стороны… нет. Это не взаправду происходит. Ведь невозможно, чтобы за такое короткое время… В общем-то когда ей поставили диагноз?

«Я – Нина. Посмотри на меня. Я – это ты. Только что ты такой была некоторое время назад, даже несколько лет назад». Вера не способна двинуть головой, чтобы посмотреть на свою дочь. Она стоит возле нее и пялится на камеру. Я вижу круги пота на лбу у Рафаэля.

«Не бойся меня, Нина, – говорит Нина камере. – Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Посмотри на меня, не закрывай глаза, видишь? На самом деле мы с тобой одна и та же Нина. Одна и та же женщина, один и тот же человек, мы с тобой. Взгляни на меня: такой ты была три или четыре года назад, может, пять. Я – это ты».

Рафаэль снимает. Судя по его физиономии, «Сони» весит тонну.

«Скажи мне, Нина, я тебе нравлюсь? Я симпатичная, как тебе кажется, а?» Длинная пауза. У меня по лицу, между ртом и носом, начинает разливаться мороз беды. Я думаю, что то, что происходит с Ниной, это может быть небольшое кровоизлияние в мозг. Пытаюсь припомнить, попадались ли нам здесь, в городе, какие-то указатели или таблицы с названием больниц.

И тем не менее ее обращение звучит так искренне и убедительно, что я вдруг жду какого-то человеческого голоса, который ответит ей из камеры.

«Посмотри на меня, зайка. – Она распахивает куртку, в которую закуталась. – Видишь кофту, которая на мне? Помнишь, как ты обрадовалась, когда нашла эту кофту на базарчике в Провансе?»

«Ты помнишь, что бывала в Провансе? – улыбается Нина камере, а я вижу, что все это… – что все-то? Что тут происходит? – для нее нечто мучительное, и она не отступает. – Это красивое место во Франции, в стране французов. Помнишь, что есть такая страна – Франция? – И она снова улыбается камере: – Ты была в Провансе много лет назад, с Рафи, помнишь Рафи? Ты была молодая. Оба вы были молодые. Молодыми были и красивыми, так Рафи всегда говорит. И Рафи очень тебя любил, ты помнишь Рафи, который так тебя любил?»

Я смотрю на своего отца. В этом диком безумии он выглядит так, будто вся его судьба зависит сейчас от ответа на Нинин вопрос. Более того: ее ответ застрял на том, существовал ли он вообще все эти годы?

«И ты тоже его любила, – шепчет Нина. – Может, никогда не высказала этого, как полагается, но любила».

Рафаэль издает какой-то странный, сдавленный звук.

«Я надеюсь, что о тебе хорошо заботятся в том месте, где ты находишься», – говорит Нина и делает шаг вперед, а мой отец, может, из страха, на шаг от нее отступает. И она еще продвигается навстречу ему, а он встает напротив нее, уже твердо. И снимает. И она улыбается ему с благодарностью.

«Я надеюсь, Нина, – говорит она, – что тебе достаточно тепло и что ты хорошо одета. Что тебя одевают в красивые одежды, сшитые со вкусом, и что тебе варят еду, которую ты любишь, и раз в день тебя моют и деликатно смазывают тебе руки хорошим кремом, и локти тоже, потому что у тебя на локтях такая сухая кожа…»

Тут происходит нечто, чего мне не ухватить. Что-то выше моего понимания.

«…и занимаются твоими волосами и ногтями тоже. И насчет ногтей не уступай. Помни, что твоя мама Вера всегда говорит: ногти – это визитная карточка леди…»

Теперь уже Вера издает сдавленный вздох.

«Прошу без звуковых помех, – шепчет ей Нина и снова обращается к камере со сноровкой, которая меня поражает. – Я хочу рассказать тебе одну историю, Нина, – продолжает она тем же странным тоном, легким и чуть-чуть сюсюкающим. – И это про тебя, Нина, про твое детство и про твоих папу с мамой, Веру и Милоша».

Она не спятила.

Нет.

Она делает здесь нечто, что описать я не в силах.

И именно в этот момент Нина скрещивает руки на груди и совершенно другим голосом, своим обычным голосом говорит: «Все, Рафи, можешь прекратить съемку. Это то, о чем я вас прошу».

Молчание.

«Но почему?» – осторожно спрашивает Рафи.

«Это моя просьба».

«Просьба?»

«Я могу обратиться с ней только к вам троим».

Вера делает несколько шагов и, покачнувшись, опускается на мостовую. Хватает голову руками.

«Все в порядке, мама?»

«Ты так напугала меня, девочка!»

Рафаэль глотает слюну. «И когда ты думаешь… то есть где ты… где она это увидит?»