Когда Нина знала

Наступает вечер. Над нами зажигается уличный фонарь. Это маленький городок в Хорватии, в который я наверняка никогда не вернусь. Странное чувство разъединения. Парения над ничем. Может быть, это подобно тому, что ждет Нину в недалеком будущем. На минуту я ощущаю, в каком ужасе она живет сейчас. Любая фраза ошибочна, каждая оплошность, каждое мелкое недоразумение и забывчивость могут послужить свидетельством против нее.

Кто я без ненависти к Нине?

«Начинаем, Нина, мотор!», – бормочет себе под нос Рафи. Нина тяжело вздыхает. Закрывает глаза. Вертикальная складка на лбу становится глубже и потом разглаживается. Она открывает глаза. «Привет, Нина, – говорит она камере, – сегодня мы расскажем тебе историю. Это история красивая и трогательная, и она про тебя и про большую любовь, которая привела тебя в этот мир, и еще про…»

Но нам не дано было начать съемки этого фильма, потому что Вера вдруг описала полукруг, как фигурка на церковном шпиле, и встала лицом к Нине, спиной к камере: «Почему ты с ней так разговариваешь?» – спросила она шепотом, будто та, что в камере, может ее услышать. Нина вздрогнула от этой помехи: «Что значит так?»

«Так, будто она малость идиотка».

«Она и есть идиотка, – ответила Нина леденящим кровь шепотом. – Я же тебе сказала. Когда она будет это смотреть, мозги у нее будут начисто стерты. Да останови ты на минутку! – приказала она Рафи, который продолжал снимать. – И сделай милость, Вера, перестань режиссировать, хватит, нарежиссировалась!»

Будто щелкнула хлыстом.

«Гили, записывать!» – прошипел Рафи.

«Но так разговаривают с малым дитем, – заупрямилась Вера. – Так бездетный человек разговаривает с маленьким ребенком».

«Может, у меня и правда не было особого опыта с детьми, – говорит Нина. – Может, дашь мне несколько частных уроков?»

Вера возвращается на место. Они стоят друг возле друга.

Задним числом выяснилось, что, может быть, у меня еще осталась одна работающая серая клетка, потому что в своей тетрадке я нашла запись: «Что-то в том, как они стоят, прислонясь спиной к стене, напоминает сцену перед расстрельной командой».

«Ниночка моя, привет, привет, зайка, – говорит Нина камере, и уже по этим словам я чувствую, что в общем-то она учла Верино (правильное) замечание. – Сегодня я хочу рассказать тебе историю, и это история, которая связана с тобой, и не бойся, это хорошая история, история любви. Знаешь, Нина, тебя окружала масса любви, и тебя сделали с большой любовью. – Она вбирает воздух. – Вон рядом со мной стоит твоя мама. Ее зовут Вера, она посылает тебе привет… – Вера машет рукой прямо перед камерой. – И она тут со мной, сейчас она тебе расскажет историю твоей жизни, с самого начала».

В голосе Нины слышится облегчение, будто она нашла верный тон: «И если случайно ты не помнишь меня или Веру, так и не страшно, людям свойственно забывать. Только знай: та, что стоит рядом со мной, это твоя мама Вера, которая очень тебя любит. Которая всегда тебя берегла. А сейчас она расскажет тебе, как она встретила любовь своей жизни, Милоша, того, кто твой папа. Мама, пожалуйста».

Вера руками растирает себе щеки. Выпрямляется. Я телом помню эти ее жесты пробуждения. Эта старая львица однажды боролась за меня и победила.

«Я готова, детки».

«Дубль четыре, – шепчет Рафи самому себе. – Поехали».

«Это было празднование окончания гимназии здесь, в Хорватии, в моем городе Чаковец, который когда-то был венгерским и назывался Чакторня…»

«Говори ей, – шипит Нина уголком губ, – и улыбайся ей, все время ей улыбайся, все время помни, как она в тебе нуждается».

«Я пытаюсь, Нина, но все это малость сбивает меня с толку».

«Знаю. Но ты подумай о ней, как она сбита с толку».

«Мне было чуть больше семнадцати, и я танцевала со всеми подряд, я была королевой бала и то, и сё, и вдруг подходит ко мне юноша и приглашает меня на танец».

«Говори помедленней. Чтобы она поняла. Без напряга. У нас есть время».

«И он, этот юноша, мне и говорит: «Знаете, госпожа – это как по-английски сказать «мисс», – объясняет она камере. – Есть кое-что, что я хочу, чтобы вы знали с самого начала: я родился в маленькой деревушке, в хлеву, на соломе, вместе со свиньей, курицей и овцой. Мои родители – крестьяне, но не имеющие своей земли, и мы очень-очень бедны. И я каждый месяц посылаю им половину своего жалованья».

От слова к слову голос ее все усиливается. Нина стоит рядом с ней, слушает с опущенной головой. Иногда поднимает голову и улыбается улыбкой, широкой и направленной к камере. Я спрашиваю себя, что эта самая Нина будущего ухватит от этой информации. От двух этих женщин.

Ничего-то она не поймет.

«Он видит, что его бедность ничуть меня не испугала. Он говорит, что у них было войсковое построение и генерал-лейтенант сказал ему: господин штаб-ротмистр, у вас воротник рваный. А этот парнишка ему в ответ: таков он, мой воротник, и для церкви, и для похорон! Другого воротника у меня нет! Я сын безземельного крестьянина».

Нина разрешает Вере говорить и кивком, и улыбкой: «Да, так и продолжай. Говори ей, говори…»