Когда Нина знала

Рафаэль смеется, но он, как и я, помнит, что на Верином дне рождения, в субботу, Нина не помнила имен Орли и Адили, Эстериных внучек, а также спросила Шлоймеле, Эстериного мужа: «А как поживает ваша супруга?» И тут же обратила это в шутку.

«А врачи?» – спрашивает Вера.

«Спасибо, здоровы, как коровы».

«Нина!» – простонала Вера.

«Смотря какого врача спросить. В среднем прогнозы, которые я слышала, дают мне от трех до пяти лет до того, как начисто потеряю память. До этого еще смогу быть самой собой, но на самом деле есть опасения, что потом я и еще пару лет смогу протянуть. Ой, как уж мы будем надо мной смеяться!»

Теперь моя очередь застонать. Из меня вырывается странный голос, наполовину крик, наполовину вой. Что-то тонкое и нелепое.

«Ты у меня прямо вытащила слова изо рта!» – говорит мне Нина.

Она подходит к Рафаэлю и кладет обе руки ему на плечи. «Теперь понимаешь, во что ты вляпался?»

«Я тебе сказал, что буду за тобой ухаживать».

«Но ты понимаешь, что это включает и помощь для моего ухода, когда время придет».

Он кивает. «Ты, Вера и Гили».

«Я? – Я подавилась. – Почему это я? При чем тут я?»

«Потому что Рафи в последнюю минуту даст слабину».

«А что я?»

«Ты размазня, но башка у тебя крепкая».

Она не смеется. И она не до конца серьезна. Она глядит на меня. Все это время между нами идет разговор по какому-то секретному каналу. Настолько секретному, что мы еще и сами не знаем, какая информация по нему будет передана.

«Гили, – говорит она после того, как эта минута подвела все итоги. – Мне легче, когда я знаю, что ты где-то неподалеку».

«Спасибо».

«Продолжим?» – спрашивает Нина.

Но Рафаэль еще не в состоянии продолжать. Просит о передышке. Передает камеру мне и шагает туда-сюда по этому узкому переулку и качает своей огромной башкой. Так же вот рычал и шатался по коридорам больницы, когда я сделала попытку к самоубийству. Потом он бомбардирует Нину всеми вопросами, которые забыл задать с тех пор, как она ему рассказала. И как это с ним всегда, он, когда напуган, не вытаскивает из воды, а топит.

Нина уже вернулась в свою обычную мерзопакостность, и в этом тоже благо, ее ответы на его вопросы коротки и саркастичны. Деменция, и потеря памяти, и умирание, и смерть мелькают в них с частотой знаков препинания. Она произносит их также со странным удовольствием. Ей нравится причинять боль нам, а еще больше себе самой. Я ее снимаю средним планом и приближаюсь к крупному плану. Мне знакомо это покалывание, которое гнездится в извилине душевной кишки.

Но Вера в последнем взрыве сопротивления не уступает: «Я еще не на сто процентов уверена, что ты… что у тебя то, о чем ты говоришь. Нету у тебя этого! Сама посмотри, насколько ты в норме! Откуда ты такое взяла? Это вообще наследственное, а я… у меня память отличная…»

Нина… Я вижу, что Верины сомнения ее изводят. Она с трудом собою владеет: «Но, может, это вообще от папы?»

«Как так от папы? Милош знал наизусть, может, сотню стихов».

«Но он умер молодым, и мы не могли знать».

И вдруг Вера бьет себя по губам в озарении: «Ой, его отец, Милоша… Твой дедушка… Когда я вернулась с Голи…»

«Что с ним случилось?»

«Случилось. Неважно. Глупости…» Вера плюется сухим плевком, на этот раз в левую сторону. Когда-нибудь я составлю справочник ее плевков.

«Что с ним случилось, мама?»

«Да, он бывало иногда заблудится, но неподалеку от дома, только внутри деревни…»

«Бинго!» – говорит Нина, и лицо становится серым.

«И жена привязывала ему бубенчик…»

«Избавь меня от…»

Вера прислоняется к стене дома. Рафаэль заходит в «Кабана Рояль», в туалет. Моет руки, моет лицо, смотрится в зеркало. Дверь слегка приоткрыта, так, что мы видим его в прямоугольнике света, как он оперся обеими руками о раковину, и вдруг голова его падает, как отрубленная. Он плачет. Он делает то, что ни Вера, ни Нина, ни я не способны сделать в этот момент, каждая из нас из-за своего собственного увечья.

«Продолжим?» – спрашивает Нина, когда он возвращается. У Нины вдруг возникла над нами какая-то новая власть. Не только ощущение, что нож болезни ее от нас отрезал, но и то, что она здесь с нами делает – будто ей добавили нечто еще, тонкий слой какого-то другого существования.

Есть в этом что-то от призраков.

Если я буду снимать о ней фильм…

А я собираюсь снимать о ней фильм?

Рафаэль приходит и забирает у меня камеру: «Нина, я готов, когда ты готова». Нина снова прислонилась спиной к стене, стоит, сгорбив плечи. А теперь, Гимель, работай! Сейчас главное – профессионализм. Я стою перед ней и привожу в порядок ее воротник. Раньше он был скошен вправо, и эту кривизну стоит сохранить. Мелкая педантичность сценаристки, которую по-английски, вроде я это уже говорила, называют Script Supervisor. Глупости, это просто потребность моей руки прикоснуться к ее щеке.

И все это время она заглядывает мне в глаза.